Текст выступления

Я все больше уверился в том что, мы в том самом кризисе, той самой глобальной бифуркации. 

Я вижу что те тренды, которые все превозносили последние 20 лет, привели к тем результатам, о которых мы сейчас говорили. Я вижу что глобальное шествие демократии привело  к популизму. Это во многом повторяет то, что происходило в тридцатые годы,  когда она привела даже к фашизму.   Я вижу, что информационное общество, которого ждали опять-таки еще со времен Била Клинтона,  ждали этакого информационного супер Хайвея. А теперь я вижу, как информационное общество привело к авторитаризму. Мы сталкиваемся  с информационным авторитаризмом. Чем больше информации,  тем больше манипуляций, тем больше атоматизации в обществе и  больше  информационных пузырей. Каждый человек находится в собственном информационном коконе. И глубина доступа в интернет совершенно не говорит о глубине проникновения демократии.

Я вижу как работизация, технологизация ведет к появлению безработицы.  В течение ближайших десяти лет десятки и сотни миллионов людей останутся без работы, это  и Китай затронет и Юго-восточную Азию.  Я вижу, как нейтрализация приводит к неравенству, о которой говорили коллеги. И, наконец,  я вижу, как глобализация приводит к протесту идентичности, приводит к кастомизации. Я вижу это в России. Мы наивно думали всегда, что когда человек съездит в Америку,  у него откроются глаза.   Но я вижу, как люди съездили в Америку и возвращаются оттуда яростными патриотами Донбаса.  И говорят, что увидели эту прогнившую разжиревшую Америку,  то ли дело у нас в России!  Что еда там не та, и что воздух там не тот, и нету там воздуха Свободы.

Это очень интересно, что это все те тренды, которые мы наблюдали последние 20 лет.  Как говорил Григорий Юдин - идея прогресса у нас закончилось.  Так, понимаете, это опять таки к вопросу о Просвещении, к вопросу о Модерне, к вопросу об огромном Цикле в мировой истории. С его прогрессизмом, его телеологией, с  векторной направленностью мировой истории,  которая на наших глазах заканчивается. 

Смотрите, что получается,  главной проблемой России последних, наверное, 500 лет, да и вообще всей российской истории,  была Периферийность. Главной проблемой России было отставание. В работах  Е. Гайдара, например,  это очень хорошо написано, показано, на очень больших циклах, на эконометрике,  на статистике мирового банка,  а она есть примерно с 1800 года, с времен наполеоновских войн.  Россия вечно болталась примерно с одним процентом мирового ВВП. Ну вот и сейчас 2 или 3 процента. Но всё равно,  по своей экономике страна была размером в Калифорнию,  а стала размером с Техас. 

Была догоняющая модернизация с лагом в 40 - 50 лет,  причём этот лаг был не только в объеме ВВП на душу населения. Он был в уровне индустриализации, уровне урбанизации, в тех социальных моделях, которые мы проходили.  В той сексуальной революции, в революции меньшинств.  То есть мы идем по тем же самым стопам, по которым прошли более развитые Западные общества. И на этом строилась вся теория модернизации, которая была создана детьми американских проповедников в 1940-1950-е годы, после глобального успеха США, когда они остались единственной мировой сверхдержавой по итогам Второй мировой войны. Ведь Британская Империя распалась на глазах.

Тогда была создана теория Модернизации, и казалось, что это последняя теория, из гегельянской идеи о мировом духе, который капает, капает и выходит на поверхность в виде американского либерального капитализма.

И мы жили в этой самой утопии, жили вплоть до 2000-х или 2010-х годов.  И вот сейчас, опять таки, я вижу, что кончается безальтернативность вот этого всего. И российская периферийность, а она, опять-таки, очень длинная. С точки зрения Валлерстайна,  можно смотреть на Россию как на периферию,  по отношению к мир-системе.  Была периферия, стала полу-периферия. Сначала шкурки поставляла,  потом зерно поставляла, потом нефть начала качать. Вот эта вот периферийность стала менее важна в новом, странном,  и пока еще не понятом мире. 

Как  не парадоксально это звучит, но неадекватность России сглаживается в этом новом мире.  Та Неадекватность, о которой до сих пор по своим старым следам говорил Барак Обама пару дней назад. Он говорил то, что и мы, собственно, говорим и  думаем о России:  «Это люди, которые производят то, что никто не хочет покупать, которые ничего, кроме своей нефти и продать не могут».  Он был прав.  Но, понимаете,  возникает какая-то новая конфигурация. Я сейчас ее попытаюсь понять. У меня еще нет готового ответа, насколько Россия, не вписавшаяся за последние 20 лет в глобальный расклад, может быть адекватной.

Что случилось внутри России? Опять таки, здесь я вижу, как вопрос адекватности и нормализации, я вижу успех Путина. Вижу, как еще раз, при всей моей нелюбви к этому персонажу, но, тем не менее, должен признать, что он оказался адекватным социально-политическому устройству нашей страны. В смысле ее сословной организации, если все смотреть, скажем так, по схемам С. Кордонского. Сословное общество, поместная федерация, ресурсная экономика  - и если брать эти три основные базовые параметра, то по всем по трем из них  нынешняя система является абсолютно естественным продолжением вот этих вот вековых тенденций российской истории. Которые воспроизводились и в царское время и в том самом капитализме нашем, пореформенном (после 1861 года) и в Советском Союзе и сейчас. Сословное общество, поместная федерация и ресурсная, распределительная, раздаточная  экономика  как Бессонова говорит. В этом отношении путинская система в совершенстве воспроизвела вот эти вот вещи, и поэтому, собственно, она сейчас по прежнему находится на коне и выходит в следующий избирательный цикл.

Да, возможны различные варианты, мы сейчас о них поговорим, возможны альтернативные сценарии, альтернативные ниши,  альтернативные образы жизни, но мейнстрим, он видимо,   остается под контролем. И это вот окончательно выяснилось в 2016 году, потому, что все те эксцессы, все то чрезвычайное положение, при помощи которого доказывался наш суверенитет: Крым, войны с Украиной, затем войны с Сирией. Казалось, что вот, вот, вот… это все чрезвычайщина, сейчас наступит ответка… Вот Запад! Они никогда аннексию Крыма не примут. 

А в результате Крым уже снят с повестки дня выборов 2018. Крым уже потихоньку снимается с повестки дня отношений России и Запада. С приходом Трампа это понятно окончательно. Он как бы не исчезнет, юридически это будет такой казус не решенный. Но, собственно, юридически США не признавали аннексию Балтийских стран вплоть до распада Советского союза.  И ничего, жили и общались. Так что, в этом отношении, адекватность, к моему сожалению, была подтверждена, она укрепилась.

И Россия оказалась более адекватна  распадающемуся миру. Я не думаю, что эта стратегия была изначальна заложена в 1990-е Ельцыным и 2000-е годы Путиным. Но я вижу как сейчас Россия влезает во все трещиты, во все разломы, вот этого «трещащего по швам» глобального мира. Как только где-то появляется разлом, так туда влезает Россия со своей гибридной политикой. И делает это очень умело. Потому, что у нас поняли, что главным российским ресурсом, главным российским экспортом является не нефть и газ, а страх. Россия лучше всего торгует страхом, русской угрозой. Сейчас мы видим русскую угрозу на информационной платформе. Всюду под кроватью ищут русских, русское информационное влияние. И это невероятно, дьявольски умная, хитрая политика. Россия при совершенно минимальных затратах на новую гонку этих информационных вооружений, на эту новую холодную информационную гибридную войну, снова оказывается наверху в этой торговле страхом.

Собственно, эта торговля страхом  и внутри страны происходит. Это то, собственно, что только и умеют производить силовики. Они производят страх. Они нагнетают угрозы, а затем продают эти угрозы Путину, правительству, бюджету и населению. И сейчас это сложилось в международной обстановке: Россия на глобальном уровне начала производить и торговать страхом.

Так что, с этой точки зрения я вижу некую новую стабилизацию, некую новую нормализацию, на вот этом уровне. На фоне глобальной перекройки, глобального переформатирования. Но, с другой стороны, переходя к позитиву, к сценарным вещам, я вижу, что в последний год произошли мной тоже совершенно неожиданные изменения. Я вижу как невероятно сильно меняется общество. И в нем рождаются идеи, дискурсы форматы освобождения, которые казалось бы не предполагаются в современной системе.

Вижу как в обществе, что для меня важно, как для антрополога и этнографа,  человека, наблюдающего наш постсоветский транзит, проблемой становится насилие.  Люди начинают проблематизировать насилие. Женщины начинают говорить о насилии, поднимаются дискуссии о сталинизме, репрессиях 1937, о насилии в армии, насилии в зонах. Вот это вот вещи означает, что общество начинает избавляться от вот этого контракта, где с одной стороны насилие анонимно, с другой стороны – жертва молчалива. Мне кажется очень важной подвижкой.

С одной стороны остается общество, которое по прежнему голосовало и будет голосовать за Путина. С другой стороны, возникает новая социальная реальность. Не повсюду, естественно, она возникает в больших городах-миллионниках, в соцсетях, возникает в каких-то человеческих коллективах. Мы все понимаем, что существует несколько Россий. Пять Россий, если говорить по модели Зубаревича.   Есть Россия с настойкой боярышника, есть  - Россия фейсбука и т.д. Я вижу как появляются альтернатиные проекты свободы, альтернативные проекты памяти, альтернативные проекты истории России, географии России. Да и вообще появляются люди, которые мыслят вне традиционной топографии. Вот эта игра с покемонами, которая была этим летом, невероятно интересный топологический процесс показала. Потому, что люди мыслят не линейной топографией, которая задана государством или силовыми структурами.  Там своя альтернативная география, виртуальная, созданная этими самыми покемонами.

И мне кажется на этом фоне в новом избирательном цикле появляется запрос на альтернативу истеблишменту и Путину, о чем говорил Борис Грозовский. Другой вопрос, кто этот запрос будет реализовывать, какие существуют силы, какие существуют личности, готовые реализовать этот запрос? Но он остается. Запрос будет. Другое дело, в какой степени он окажется востребованным. У меня нету особых иллюзий и мечтаний по поводу перспектив нашего режима, наших институтов. И мировых институтов, которые так или иначе будут ограничивающими или контролирующими инстанциями, которыми они были последние 25 лет. Совета Европы или Совета НАТО как внешних контроллеров наверное не будет в этой роли. Но с другой стороны, нарастает какая-то новая реальность, частично подпитываемая новой информационной цивилизацией, частично, подпитываемая новым сетьевым обществом, и она сформирует новую политическую повестку, которая проявится не в 2018 году на выборах, а на пяти-семилетнем цикле.