Перераспределение прибавочного продукта в политарных системах всегда осуществлялось через властно-распорядительный центр, где значительная часть его и оседала. Поэтому снабжение и уровень жизни колониальной, а позднее и советской столицы, были заметно лучше, чем в остальной стране. Следствием была глухая зависть и недовольство периферии по отношению к более зажиточному паразитическому центру. Централизация распределения вела к централизации управления. В СССР была хорошо известна гипертрофированная роль Москвы в деле принятия решений буквально по всем вопросам жизни общества. Что касается РАК, то тут дело было немного сложнее: главный центр принятия решений располагался, естественно, в Петербурге (где находилось правительство) в Главном правлении компании, а все текущие вопросы находились в компетенции главного правителя колоний в Ново-Архангельске (Ситхе).

Неизбежным следствием монополизации собственности и управления было всеобщее директивное планирование, достигшее невиданных масштабов в СССР. В Русской Америке оно было представлено более скромно, поскольку основной сектор экономики – промысел пушнины зависел не столько от директив властей, сколько от погодных условий, миграций животных и других природных факторов. Тем не менее, и в российских колониях главный правитель (после согласования с правлением компании), периодически назначал так называемые "запуски" – запреты на охоту в течение нескольких лет на определенной территории с целью восстановления популяции пушных зверей. Ежегодно планировалась летняя навигация колониальной флотилии РАК, отправление охотничьих партий, их маршрут и т.п. Все это отражалось в инструкциях, наставлениях и предписаниях колониальной администрации. В них до мельчайших деталей определялся каждый шаг подчиненных. Доходило до смешного. Так, в своем "отношении" Атхинской конторе РАК от 12 апреля 1835 г. за N 47 главный правитель писал: "В разрешение донесения Конторы за N 51, касательно 3-х чернобурых лисиц, доставленных Тоеном (туземным старшиною. – А.Г.) Дедюхиным с острова Амли и убившихся сами собою при падении с утесов. — Поручаю Конторе полагать одинаковую плату за упавших с утесов зверей, как и за прочих, иначе добываемых".^[19] Сама контора была не вправе решить столь "сложный" вопрос. Широко распространенный в колониях бюрократизм, был не только следствием господства чиновничьего класса как в колониях, так и в метрополии, а логически вытекал из самой природы экономических отношений политаризма. Естественно, по тем же причинам бюрократизм был присущ и советской системе, где процветали те же командно-административные методы управления экономикой. Важной функцией бюрократии, как коллективного собственника-распорядителя при политаризме, был постоянный учет и контроль: в колониях – "компанейского имущества и капиталов", в СССР – "социалистической собственности", о чем еще на заре ее становления писал вождь "пролетарской революции". Бюрократизм ярко отражался даже в названиях и структуре управленческих органов: обширными административными территориями Русской Америки, которых символически именовали "отделами" распоряжались конторы Российско-Американской компании, а в СССР реальная власть сосредотачивалась в руках политбюро, секретариате ЦК КПСС и его генерального секретаря.

При отсутствии рынка и независимой судебной власти, которые выступают важнейшими регуляторами экономических отношений в обществах с господством частно-личной собственности, при политаризме их функцию выполняют жалобы, прошения и доносы. О.Э. Бессонова, обратившая внимание на этот феномен, отмечает, что жалобы представляли собой заметное явление российской и советской культуры и в раздаточной системе (как она именует политаризм) играли важную роль обратной связи. Это был сигнальный и корректирующий механизм российской экономики: жалобы исходили от всех слоев населения и со всех уровней управления. "А их минимизация была критерием поведения управляющих раздаточной системы. Она могла достигаться за счет изменения норм раздач, выделения ресурсов, смены руководства и раздачи обещаний".^[20] Так было в царской России и СССР. Так было и в Русской Америке. Немало управляющих промысловыми артелями и даже целыми отделами лишились своих постов из-за жалоб подчиненных. Например, в 1845 г. вследствие многочисленных жалоб эскимосов чугачей был смещен начальник Константиновского редута Наумов.^[21] Тотальный монополизм, т.е. отсутствие конкуренции самостоятельных товаропроизводителей, с неизбежностью порождал низкое качество продукции. Это наглядно проявлялось при сравнении большинства изделий советской промышленности (за исключением военной техники) с западными аналогами. То же самое наблюдалась и в российских колониях. Их основная продукция – пушнина – при исходном высоком качестве теряла его в процессе неумелой, торопливой и небрежной обработки, что было следствием незаинтересованности работников в результатах своего труда, упора на количественные показатели, отсутствия конкуренции. Поэтому основными рынками сбыта мехов РАК были Китай и Россия, в которых потребители не предъявляли высоких претензий к качеству продукции. Когда же РАК в 1860-е гг. попыталась выйти на европейский и американский рынок, ей пришлось столкнуться с постоянными жалобами и рекламациями ее торговых контрагентов на плохое качество обработки шкур.^[22]

Вследствие низкой конкурентоспособности продукции и распределительного характера экономики политарным системам присуще стремление к автаркии и самоизоляции, что легко прослеживается на примере Русской Америки и СССР. Дело в том, что внешняя открытость, взаимодействие с рыночными системами способны привести политарные структуры к кризису и гибели. В связи с этим становится понятно то поистине маниакальное упорство, с которым администрация российских колоний пыталась насадить сельскохозяйственное производство на Аляске и Алеутских островах, не считаясь ни с субарктической природой, ни с отсутствием соответствующих трудовых навыков у туземцев, ни с крупными расходами по поддержанию абсолютно нерентабельного хозяйства. К сожалению, это обстоятельство обычно совершенно не учитывают некоторые отечественные исследователи, которые, указывая на развитие в Русской Америке земледелия и скотоводства, любят порассуждать об особой "прогрессивности" российской колонизации.^[23]

Конечно, в многопрофильном хозяйстве был положительный аспект, связанный с общим подъемом производительных сил, что имело место, например, в СССР в период сталинской индустриализации, когда стали стремительно возникать новые отрасли промышленности. Однако, необходимо одновременно выяснить, какие причины порождали именно такое экономическое развитие, какими средствами оно проводилось и чему служило. С этой точки зрения, насаждение сельскохозяйственного производства в Русской Америке было вызвано стремлением колониального начальства создать замкнутое самообеспечивающееся хозяйство, чтобы тратить как можно меньше средств на ее снабжение продовольствием (это была одна из наиболее болезненных проблем) и свести к минимуму контакты с иностранными торговцами главными поставщиками продуктов и европейских товаров. При этом нельзя не учитывать и бюрократическую психологию руководства РАК: бодро рапортуя "вышняму начальству" об успехах земледелия и скотоводства в колониях, оно могло рассчитывать на его (начальства) благосклонность и награды за рачительное отношение к вверенной территории, а в будущем и на продление монопольных прав компании на новый 20-летний срок. Последнее обстоятельство уже было отмечено А.А. Истоминым, при объяснении причин "патерналистского" отношения колониального начальства к зависимому туземному населению.^[24]

Что касается методов насаждения новых отраслей хозяйства, то они на протяжении нескольких десятилетий принимали форму принудительного труда зависимых туземцев (с 1820-х гг. за символическую плату) на компанейских огородах или при заготовке сена для скота, принадлежавшего РАК. Доходило до того, что по свидетельству очевидцев, в начале XIX в. на острове Кадьяк распашка земли осуществлялась с помощью местных эскимосов, впряженных, вместо скота, в соху!^[25] Не менее варварскими способами проводилась и сталинская индустриализация, ставившая, правда, целью не только создание самообеспечивающей экономики, но и мощного военного потенциала.

Поскольку РАК на Аляске, а в СССР непосредственно государство, были единственными собственниками и распорядителями основных средств производства и, соответственно, произведенного продукта, они же монопольно назначали его цену. В результате и в Русской Америке, и в СССР получила развитие двойная система цен – одна компанейская/государственная приимочная на произведенный продукт и совсем другая – отпускная на распределяемый/продаваемый от лица компании/государства. Подобная система цен возникла еще в Московском государстве.^[26] Естественно, что сдаточные цены были существенно занижены, а отпускные, наоборот, завышены. Так, в начале XIX в. алеуты получали от РАК за шкуру калана товаров на 8-10 руб. по твердой таксе, а компания затем перепродавала ее китайским купцам по цене 100-300 руб. С другой стороны, ковры, стоившие в Тюмени 2-3 руб., поставлялись в колонии по 10-15 руб. за штуку.^[27] Позднее аналогичная система цен сложилась, например, в колхозном секторе советской экономики.^[28] Таким образом, фактически речь шла о косвенном налоге, который представлял собой целенаправленное изъятие прибавочного продукта при помощи ножниц монопольно устанавливаемых цен. К концу существования Русской Америки РАК полностью восполняло свои расходы по снабжению колоний за счет так называемой "приценки", т.е. торгового процента, налагавшегося почти на все привозные вещи, особенно на алкоголь (любопытно, что позднее и в СССР треть бюджета формировалась за счет продажи водки). В среднем приценка составляла 77% к первоначальной цене товара, в том числе 42% составляли затраты на фрахт по доставке грузов, а 35% – чистая прибыль компании.^[29] Так как РАК была официально единственным поставщиком европейских товаров и продовольствия населению российских колоний, то она не только получала монопольную сверхприбыль за счет завышения цен на все привозные вещи, но и наживалась на их качестве. Посетивший Русскую Америку в начале 1860-х гг. ревизор С.С. Костливцев свидетельствовал: "Готовыя платья и обувь для простого народа дурным качеством своим превышают всякое вероятие, так что сапог хватает лишь на несколько дней, а суконного платья не более как на два месяца".^[30] По тем же причинам невысоким качеством и убогим ассортиментом отличалось и большинство потребительских товаров в СССР.

Но манипуляции с ценами и качеством были не единственными способами изъятия прибавочного продукта в Русской Америке и СССР. Еще одним финансовым методом было введение платежных средств с директивно поддерживаемым курсом. В колониях это были так называемые кожаные "марки" РАК номиналом от 10 коп. до 25 руб., а в СССР – всем известный "деревянный" советский рубль с искусственным курсом 6 руб. за 1 доллар США. Поскольку такие платежные средства были неконвертируемыми, то в финансовой сфере они автоматически "отгораживали" население от контактов с иностранцами, обслуживая замкнутую хозяйственную систему, поддерживая ее самоизоляцию, автаркию. Преимущество использования марок РАК и рублей СССР заключалось для компании и советского государства в их собственных эмиссионных возможностях, что приносило дополнительный доход. А так как товарная масса в российских колониях, а позднее в СССР, ни количеством (в сторону дефицита), ни качеством не соответствовала наличным денежным средствам, то марки РАК и советский рубль имели постоянного конкурента в виде продукта, не подверженного инфляции и пользующегося неизменным спросом у населения. Таким традиционным продуктом в обоих случаях выступала опять же водка как своеобразный аналог "твердой" валюты. С ее помощью и в Русской Америке, и в СССР (особенно на селе) можно было легко (хотя и нелегально) нанять работника, приобрести путем обмена недорогую вещь или продукты.

В сфере труда и людских ресурсов монопольное положение РАК в колониях (а в СССР – государства) сводило к минимуму права и возможности наемных работников и позволяло максимально занижать стоимость рабочей силы. Особенно это касалось некоторых групп туземного населения Русской Америки (так называемых "каюров"), которые фактически находились на положении рабов Российско-Американской компании (в СССР аналогичный статус имели заключенные "архипелага ГУЛАГ"). Остальные туземцы, хотя и считались формально "вольными", однако обязаны были трудиться на компанию, промышляя для нее каланов в составе специально создаваемых байдарочных флотилий. Их принудительный наем весьма напоминал по своей сути обязательный труд в СССР.^[31] В обеих экономических системах также широко использовался женский и детский (в качестве подсобного) труд, объективно еще более усиливая эксплуатацию зависимого населения. Ничего удивительного, что туземные работники в Русской Америке, получая мизерную плату произвольно поставляемыми товарами, практически не имели стимулов к добросовестной и качественной работе (аналогичная картина наблюдалась и в СССР). Постоянные ссылки в документах РАК на феноменальную леность алеутов могут быть объяснены в значительной степени элементарным отсутствием мотивации к труду. Несколько лучше в этом плане было положение русских промышленников, но и их заработная плата также была невелика, носила повременной характер, да и та обычно не выдавалась в полном объеме: подавляющая часть выходцев из метрополии были должниками РАК, а потому компания ежегодно отчисляла 1/3 часть их жалованья в счет погашения долга. Ревизоры деятельности РАК отмечали: "За исключением Главного Правителя и важнейших чинов центрального управления, Компания вообще платит своим агентам денежное жалованье слишком умеренное, вознаграждая их выдачею припасов и разного содержания натурою".^[32] Все это, разумеется, не могло стимулировать ни активного отношения к труду, ни повышения его производительности. Схожие проблемы имели место и в СССР.

Так как отношение к собственности в политарном обществе определялось через государство (как верховного собственника), то, соответственно, принцип распределения полученного в этом обществе продукта осуществлялся в строгом соответствии со ступенькой в иерархии управленческого аппарата государства, т.е. в соответствии с должностью. Русская Америка и СССР не составляли в этом плане исключения. Например, в конце 1820-х гг. жалованье простого русского рабочего в колониях составляло 350 руб., приказчики и чиновники получали от 600 до 3000 руб., морские офицеры – по 5000, а главный правитель – 30000 руб.^[33] В СССР по идеологическим соображениям "вилка" официальных должностных окладов была не всегда столь ярко выражена в денежном исчислении. Однако она дополнялась системой выдач различных дефицитных продуктов, товаров и услуг представителям господствующей номенклатуры.^[34] Впрочем, и в Русской Америке дефицитное свежее мясо диких баранов и оленей поставлялось регулярно только на стол колониальной администрации, а простые промышленники обычно вынуждены были довольствоваться несвежей солониной. Точно также спустя столетие советская номенклатура лакомилась семгой и черной икрой, в то время как народ давился в огромных очередях за батоном некачественной колбасы.

Сходство в сфере распределительных отношений (как производных экономического базиса) неизбежно отражалось и в социальной структуре российских колоний и СССР. Господствующую группу в Русской Америке составляли так называемые "почетные" – представители колониальной администрации во главе с главным правителем, капитаны судов РАК, приказчики, духовенство. Аналогичной привилегированной группой в Советском Союзе была ныне хорошо известная "номенклатура". Простые труженики образовывали широкое основание социальной пирамиды. Но оно не было однородным. Так, в Русской Америке социальное основание общества имело вид трехслойного пирога: в самом низу находились зависимые туземцы, выше располагались креолы (метисы), а вершину составляли русские промышленники. В СССР нижняя часть социальной пирамиды также имела неоднородный характер, хотя дифференциация здесь происходила не по расово-этническому признаку, а по территориально-экономическому. Социальные низы составляло сельское население, выше был статус городских жителей, а в наиболее привилегированном положении находились жители столичных центров.

Как в Русской Америке, так и в СССР социальная мобильность (и горизонтальная, и вертикальная) строго контролировалась начальством. Без санкции главного правителя ни один промышленник не мог быть переведен в соседний отдел или назначен "байдарщиком" главой промысловой артели. "Я весьма тобой недоволен, – писал 11 мая 1835 г. правитель Русской Америки байдарщику Ново-Александровского редута Ф.Колмакову, – что без всякого предписания ты выслал Лаулина в Ново-Архангельск, и впредь не осмеливайся без особенных важных причин отпускать кого либо из Русских промышленных, о коих не будет тебе приказано от Начальства".^[35] Точно также без согласия государственных и партийных органов ни один человек в СССР не мог произвольно менять работу или занимать руководящие должности.

Для усиления социального контроля со стороны государства простой труженик был закреплен за постоянным местом жительства. Институт прописки советского периода восходит еще к временам царской России, когда все население (и сельское и городское), было приписано к определенному "обществу". Покидать его самовольно, без разрешения чиновника (как представителя государства), было строго запрещено. Это очень затрудняло для РАК наем рабочей силы в метрополии, так как правительство соглашалось выдавать паспорта "работным" сроком только на 7 лет. После этого русские промышленники должны были возвращаться обратно из колоний в свои "общества" (за время пребывания в Америке выплату всех государственных податей брала на себя компания). И хотя в дальнейшем РАК удалось добиться права продления действия паспортов для своих рабочих, это практически не помогло увеличить число постоянных жителей российских колоний. Что же касается зависимого туземного населения колоний, то оно было юридически закрепощено после принятия новых "Правил" (устава) РАК в 1821 г., когда политаризм в колониях окончательно утвердился как ведущий экономический уклад. Анализируя особенности социально-экономических отношений в СССР В.В. Радаев и О.И. Шкаратан справедливо отмечали: "Характерной чертой системы была экономия средств на воспроизводство и развитие человека".^[36] При этом через подконтрольные государству средства массовой информации в широких масштабах среди простого народа велась пропаганда скромного образа жизни, обличалось мещанство, стяжание богатств. В Русской Америке подобные установки были закреплены юридически. В § 176 Устава РАК 1844 г. главному правителю было предписано "наблюдать, чтобы в колониях не ввелась роскошь".^[37] Суть подобных распоряжений состояла в стремлении советского и компанейского руководства минимизировать затраты на рабочую силу и увеличить тем самым объем прибавочного продукта.

С другой стороны, однако, устоявшаяся политарная система заинтересована в сохранении социальной стабильности для нормального процесса экономического воспроизводства. Поэтому она предоставляет определенные гарантии прожиточного минимума для широких слоев населения. Так, русские промышленники с 1818 г. получали ежемесячный паек мукой или хлебом от компании (для семейных – увеличенный), а для алеутов формировались своеобразные страховые фонды потребления – общественные склады продуктов, которые выдавались нуждающимся в случае голодовок. Аналогичные, только неизменно более масштабные фонды потребления имелись и в СССР.

Более того, при возникновении дефицита рабочей силы (вследствие высокой смертности из-за сверхэксплуатации, войн, эпидемий) государство, как верховный собственник не только основных средств производства, но и трудовых ресурсов, по необходимости вынуждено было усиливать свою социальную политику. Этим и обусловлены периодические всплески "патернализма" в политике царской администрации по отношению к коренному населению Русской Америки, уходящие своими корнями еще в XVIII в. Так, сибирские власти требовали от мореходов и промышленников, отправлявшихся на Алеутские острова и Аляску, обращаться с туземцами "ласково" и не допускать во время промысла никаких злоупотреблений, имевших место в прошлом. "А за неисполнение повеленнаго предписывается штраф, – писал в наставлении купцам от 16 сентября 1778 г. иркутский губернатор Ф.Г. Немцов. – Буде кто старое умствование свое поставит выше сказанных осторожностей и, не покорясь здравому разсудку, что упустит или по темной грубости произведет какую-либо островным жителям обиду и наглое насилие... таковыя судится будут как нарушитель высоких монарших намерениев".^[38]

И в дальнейшем сибирская администрация и центральное правительство продолжали более или менее регулярно придерживаться политики покровительства и "отеческой заботы" в отношении коренных жителей Русской Америки. Подметив это обстоятельство А.А. Истомин объясняет его психологией недоверия царизма к частнопредпринимательским инициативам, заботой о поддержании собственного авторитета в глазах общественности путем защиты туземцев от произвола купеческого капитала.^[39] Подавляющее же большинство отечественных исследователей до сих пор продолжает писать об особом "гуманизме" российской колонизации Нового Света, в корне отличной от испанской и англо-американской, для которых было характерны завоевание, грабеж и истребление туземцев Америки и Австралии.^[40] Обоснование для такого гуманизма российской колонизации они видят в "демократическом" составе пришлого русского населения (спасавшиеся от крепостного гнета крестьяне, ссыльные, торговые и служилые люди), а также в совместной трудовой деятельности туземцев и русских. На самом же деле, весьма относительная "гуманность" российской колонизации объясняется не психологическими факторами, не заботой царского правительства о собственном имидже в глазах общественности (царизм придавал этому серьезное значение лишь во внешнеполитической сфере) и тем более не демократическим составом русских поселенцев на Аляске. Дело в политарной сути метрополии. Государство, рассматривая туземцев как своих подданных, т.е. свою "собственность" и источник пополнения казны (путем сбора натуральной дани – ясака, выполнения повинностей и т.д.), стремилось защитить их от произвола со стороны частных лиц и купеческих компаний, а позднее – РАК. Британская, а позднее и американская колонизация, осуществлявшаяся как раз частными лицами и организациями, обычно не церемонилась с аборигенами "очищая" от них обширные территории (в Америке, Австралии и других колониях) для более эффективного и прибыльного использования земли. Именно здесь-то и лежит принципиальное отличие российской политарной колонизации от капиталистической англо-американской.

Особенно явно патернализм стал проявлятся в Русской Америке начиная с 1820-х гг., когда к власти в колониях пришли морские офицеры и увеличился государственный контроль за деятельностью РАК. Усилить заботу о зависимых туземцах колониальное руководство было вынуждено из-за резкого уменьшения их численности (как минимум на треть) по сравнению с началом века. Точно также огромные потери, понесенные народом в годы Отечественной войны, замедление темпов прироста населения заставили Н.С. Хрущева и возглавляемую им партию обратить серьезное внимание на развитие социальной сферы: усилилось жилищное строительство, делались попытки за счет освоения целины улучшить снабжение населения хлебом и т.д. Осуществлялось это, естественно, не из альтруистических соображений, а по причине экстенсивного развития "социалистической" экономики, требующей вовлечение в производство все новых рабочих рук, которых стало не хватать. Продолжать же сталинскую практику сверхэксплуатации в лагерях ГУЛАГа означало еще более усугублять эту проблему. Дополнительным стимулом для усиления социальной политики была возросшая активность СССР на международной арене в послевоенные годы и необходимость, как следствие, поддержания авторитета "социалистической системы" в глазах мирового сообщества путем отказа от наиболее одиозных форм эксплуатации собственного населения.

К началу 1960-х гг. система социальных гарантий в СССР получила законченный вид в виде практически полной занятости, небольших устойчивых доходов за работу вполсилы, уверенность и спокойствие, даруемое отсутствием конкуренции. "В итоге, – пишут В.В. Радаев и О.И. Шкаратан, – умерла самодеятельность населения, люди просто отвыкли самостоятельно принимать решения и нести за них элементарную ответственность."^[41] Полная зависимость работника от воли начальства, за которым стояло всесильное государство, слабая заинтересованность в результатах собственного труда порождали соответствующие психологические стереотипы. Безынициативность, лень, слепое следование любым распоряжениям властей, конформизм были характернейшими чертами "нового советского человека". Точно так же всего за несколько десятилетий психология зависимых туземцев в Русской Америке претерпела кардинальные изменения. В начале 1860-х гг. С.С.Костливцов писал по этому поводу: "...Ныне как внутренняя, так и внешняя жизнь Алеута совершенно изменилась – из язычника он сделался христианином, – из дикого разбойника, жившаго набегом и грабежом, он сделался кротким гражданином, – из необузданного и своевольного, он сделался примерно послушным и покорным поставленной над ним власти".^[42] А коллега Костливцова П.Н. Головин не без иронии добавлял, что если бы начальство вдруг приказало алеутам принять ислам, то "они завтра же сделаются самыми ревностными магометанами".^[43]

Можно и далее перечислять аналогии и параллели, имевшиеся в Русской Америке и СССР. Однако сказанного уже вполне достаточно, чтобы сделать обобщающий вывод. Так, становится совершенно очевидным, что фундаментальным фактором, определяющим характер развития того или иного общества, является господствующий тип собственности на основные средства производства (очень часто и на рабочую силу). Именно поэтому несмотря на колоссальные различия между Русской Америкой и СССР по многим параметрам (несовпадение исторического периода существования, направленности хозяйственных отраслей, различия основного состава населения и т.п.) между ними наблюдалось удивительные типологическое сходство. При этом социально-экономические модели Русской Америки и СССР были даже ближе друг к другу, чем к царской России XVIII – первой половины XIX вв. В последней не было того тотального монополизма, который наблюдался в российских колониях и Советском Союзе, поскольку наряду с верховной государственной собственностью существовала, хотя и в подчиненном виде, частно-личная собственность в виде помещичьего землевладения и капиталистического предприятия.