Констатируем почти очевидное: Россия гибнет, схлопывается, превращается, подобно Византии, из реальности в субъект исторической науки. Промышленность остановлена, армия развалена, наука ликвидирована, когда-то наше лучшее в мире образование теперь плодит чуть ли не дебилов, все импортное, в том числе и продовольствие, перекроют — и голод неминуем. Из нас высасывают нефть и газ, давая взамен бледно-зеленую бумагу. Мы — даже не колония, ибо уже не государство, а просто территория. И народ наш — уже не народ, а просто население, живущее сугубо личными интересами (да еще футболом) при полном безразличии к будущему нации. Везде страшная деградация — демографическая, умственная, культурная, нравственная. Нынешняя Россия напоминает косулю, на которую накинули удавку. И рвется красавица, мотает головой, хочет вырваться, но опытный охотник постепенно сдавливает веревку, и вот она уже на коленях, вот завалилась на бок и бьется в последних судорогах…

 Впрочем, скорее тут уместен образ, увы, куда более прозаический. Россия — это корова, из которой выдаивают последние капли молока. А она двигает челюстями и знать не хочет, что сзади уже стоит мясник, готовый ее прирезать на мясо… Причем кошмар усугубляется. Если несколько лет назад подонки за сделанное им замечание сожгли человека на Вечном огне, то теперь за увещевание не мочиться в подъезде убивают священника. Вместо совести, чести, достоинства — деньги. Вместо любви, справедливости, жертвенности — снова баксы и еврики. Вместо честности, трудолюбия, ответственности — все те же деньги и деньги. Кажется, что любая деятельность — теперь лишь ширма, лишь способ добывания денег. Да и не кажется, а так оно и есть. В общем, такой безнадежной смуты, такой тотальной катастрофы Россия не претерпевала никогда.

Да как же так! Родина, горячо любимое Отечество, Русь Святая, Великая Россия! Да разве солнце твое закатилось? Это не умещается в сознании и многими отбрасывается: «Ведь и раньше не раз думали, что России хана, что уже она не поднимется. Однако ж она стоит себе; и сейчас как-нибудь выберемся». Но нынешняя ситуация — особая. Все предыдущие кризисы (о них будет сказано ниже) либо не затрагивали всей глубины народной, либо, как после Октябрьской революции, на месте разрушенного давали ростки нового, по-своему значительного. Нынешний же кризис, захватив всех, не дал никаких точек роста. Во всяком случае, их не видать — везде апатия, развал, мрак, грязь, мерзость. И сквозь них, как в угарном дыму, смутно виднеется наш народ — приватизированный, обманутый, тяжело гнущий спину, постоянно бедствующий и одновременно растленный, прилипший к телеящикам с жуткой, запредельной пошлостью. Причем гибнет не только простой народ, но и новорусская элита — несмотря на все награбленные богатства. Ее пустота, бездарность и недееспособность очевидны. Будучи прямыми виновниками нашего падения в пропасть, новорусские нувориши лишь вцепились зубами и когтями в собственность и ничего не делают, чтобы это падение (а значит — и собственную погибель) предотвратить. Гибнет, коллапсирует Россия, и сил, которые смогли бы препятствовать этому, не видно.

И все же надо взять голову в руки, думать, искать выход. Прежде всего надо понять причины летального недуга. А причину, если мы и в самом деле христиане, надо искать не столько во вражьих кознях, сколько в себе, в своих грехах, в своем неисполнении воли Божией. И в самом деле, Господь сотворил народ русский, удивительный и прекрасный, одарил его многими поразительными качествами, дал возможность расплодиться и занять аж шестую часть мира. В общем, дал ему статус народа богоизбранного. Но кому много дается, с того много и спрашивается: Господь требует от него осуществить замысел Божий о себе — русскую идею — замечательной красоты и высоты. Заметим, что созидание идеи любого народа — сотворчество Бога и народа, поскольку, дав людям (а значит, и народам) свободу, Господь, разумеется, помогает, но все же реализации ее ждет от свободной воли самого народа. Вот и народу русскому поставлена задача не просто осознать свою русскую идею, но и осуществить ее, реализовать в истории. Божественный источник русской идеи был понят давно. Четко об этом сказал еще в работе «Русская идея» (1888) наш замечательный философ Владимир Соловьев: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».

Но какова она — русская идея? Вот тут уже разногласия. Впрочем, почти все русские интеллектуалы сходятся на том, что Россия должна хранить православие как наиболее чистую веру Христову. Безусловно, это верно, но уж слишком неконкретно. Все дело в том, как, в каком виде его сохранить? Ведь задача вовсе не сводится к тому, чтобы сохранить православие как музейную ценность (или, что то же самое, — только как богослужебную практику). Задача иная — сделать православие руководящим принципом, освящающим все стороны народной жизни: личной, семейной, экономиической, государственной. А для решения этой задачи нужно созидание полноценного христианского общества. Но если идти дальше, то сразу встает вопрос: какое общество можно считать подлинно христианским? Сразу попробуем это общество описать, причем как можно более простыми словами. По нашему убеждению, это общество должно быть охарактеризовано как христианский социализм. Можно и еще более конкретно: православный социализм. Разумеется, дело не в названии, а в том, что под этим понимается. Понимать же надо практически буквально. Как нас учили в школе? Социализм — это общественная собственность на средства производства. Вот и тут под социализмом понимается не размытая «социализация», а именно определенный экономический строй, в принципе аналогичный тому, который существовал в СССР (в сталинские времена). Слово же «православный» означает, что идеологию этого социализма образует не вера в коммунизм, как это было в Советском Союзе, а вера православная, вера в Господа Иисуса Христа, и именно ради Него и достижения Его Царства люди устраивают этот социальный строй. Устраивают, чтобы сохранить православие во всей чистоте и донести его до сердца каждого члена этого общества. Заметим, что тут православие понимается не только как теория и практика личного спасения, но и как базовая идеология общества. Собственно, в этом нет ничего необычного. Именно так обстояло дело в Византии: там православие являлось государственной религией и образовывало идейный базис всего общества. То же самое было и в дореволюционной России.

Но вот тезис о том, что для торжества православия в социальном масштабе необходима общественная собственность и безрыночное хозяйство (а именно они составляет суть социализма), требует пояснения. Начнем издалека. В чем кардинальное отличие русской цивилизации от западной? В том, что западный человек выше всего ставит собственную выгоду, наживу; для русского же главное — справедливость; она выше личной выгоды. Разумеется, абсолютизировать этот тезис не стоит — и на Западе
есть справедливые люди, и у нас огромное количество эгоцентриков. Но речь идет о неких глубинных цивилизационных стереотипах, и думается, что тут два диаметрально противоположных мировоззрения, лежащих в основе противостояния Запада и России.

Конечно, западный человек в глубине души чувствует, что принцип справедливости бесконечно выше принципа личной выгоды. И более того, Запад пытался установить справедливость в своей социальной жизни. Вспомним утопии Мора и Кампанеллы, крестьянскую войну в Германии XVI в. под водительством Мюнцера, всякого рода утопических социалистов. Но на этом пути Запад потерпел поражение. Сначала ренессанс, а затем Французская революция и «великая трансформация» (термин К. Поланьи) положили в основу западного общества частную собственность и тотальный, объемлющий буквально все стороны жизни рынок. Принцип наживы, личного успеха, собственной выгоды стал не только господствующим, но абсолютно непререкаемым. Соответственно, приняв основы жизни, противоречащие истине Христовой, Запад, по существу, отказался от христианства, став исповедовать плюрализм. А само христианство деградировало, признав мамонические основы жизни за положительные христианские ценности.

В результате на базе комбинации «частная собственность плюс рынок» возник новый общественный строй с «либерально-рыночной» экономикой. Вот эту-то экономику христианство в принципе принять не может, ибо она на место Бога ставит мамону. А ведь Евангелие говорит абсолютночетко: «Не можете служить Богу и мамоне» (Мф. 6, 24). Развернуть этот тезис можно, трояким образом охарактеризовав современную рыночную экономику. А именно:

1) Экономика борьбы. Она разделяет людей, ведя к атомарному обществу, обществу индивидуалистов и эгоистов, занятых собой и своей выгодой. Она ведет не к солидарности, а к войне всех против всех. Пусть это не «горячая война», а война экономическая, но от этого она не становится менее разрушительной. На ведение экономической войны человечество тратит огромные ресурсы (конкуренция, маркетинг, реклама, экономический шпионаж и проч.). И главное, нормой жизни становится не солидарность, а разобщенность.

2) Экономика несправедливости. Эта экономика несправедлива. Собственник получает блага не за труд, а лишь за факт обладания собственностью, конвертируя его либо в прибыль от предприятия, либо в ренту с земли, либо в ссудный процент — способы разные, но суть одна. А это означает эксплуатацию, поскольку на собственника работает ктоото другой. Факт несправедливости рыночной экономики давно и достоверно выяснен политической экономией. Это понимали и в XVIII, и в XIX, и в XX веках. И только фантастическая современная промывка мозгов мешает людям воспринимать эту истину как простую очевидность.

3) Экономика растления. Рыночная экономика провоцирует грех. Причем не какой-то один, а все грехи, ибо в рыночном обществе за деньги можно купить все, любые удовольствия. Грех в нашем падшем мире оказывается экономически выгодным, и потому раздувается до невообразимых пределов. Собственно, эксплуатация греха — главная «тайна» рыночной экономики и одновременно причина ее сатанинской живучести.

Если в XIX веке в основном обращали внимание на несправедливость и эксплуатацию человека человеком, то ныне главной проблемой становится «экономика растления», приводящая к духовной смерти подавляющее большинство человечества. И тут причинная зависимость жесткая: положив в основу частную собственность и рынок, который несравненно увеличивает силу и власть частной собственности, делая ее воистину всем и вся, мы в итоге получаем эгоизм, несправедливость, моральное разложение, разврат, жестокость общества.

Вот эта социальная причинность и свирепствует в России. Часто задаются вопросом: какова главная угроза существования России? Одни отвечают — коррумпированная бюрократия, другие — советский атеизм, третьи — пьянство и наркомания. Все ответы правильные, но лишь частично. Все же глубинной сути они не ухватывают. Где же настоящий ответ? А он очевиден и заключается в безобидном и для многих очень привлекательном словечке «рынок». Именно он — глобальный рынок — и убивает Россию и ее народ. Как так? А очень просто: какую бы страшную нашу современную проблему ни привести, все упирается в рынок, деньги, мамону.

Коррупция? — а что вы хотели? ведь деньги сейчас не просто главная, но единственная цель рынка . Пьянство, наркомания? — так ведь это же самые его прибыльные сегменты. Порнуха на телевидении? — так ведь какие бабки там крутятся! Строят в центре Питера кукурузу или фаллос Охта-центра? — помилуйте, там откаты непредставимые! И так все и вся. Что ни возьми — всегда окажется, что рыночнооденежное объяснение самое верное. Мамона нас настолько закабалила, что все — одни с наслаждением, другие с ненавистью — бегут за ней. Весь мир кружит вокруг мамоны свою страшную вакханалию. А та тщательно следит за поклонением себе, и поклонившимся дает богатство. И наоборот, если вы кланяться ей не хотите, то она отбирает средства к существованию, выбрасывает из социума, оставляет умирать голодной смертью.

Именно мамона родит антихриста, если уже не родила. Но вернемся к русской идее. Выполнила ли Россия завет Господа по ее реализации? Нет. Хотя нельзя сказать, что уж совсем не старалась, но результата она так и не достигла. А что происходит с теми, кто не выполняет волю Божию? Их Господь наказывает — неважно, будет ли это отдельный человек или целый народ. И наша русская история, если в нее всмотреться, полна таких наказаний. Надо сказать, что предупреждения свыше нам давались не раз. Причем как раз в те моменты, когда уже народ не находил в себе сил земными средствами исправить положение.

Татарское иго. Тут речь шла о самом существовании Руси как государства (ибо только в рамках такого единого государства только и возможно создание праведного общества). Русь разлеталась на отдельные княжества и «перелеты» князей с менее престижного стола на более престижный уже не служили достаточным ее объединителем. Татарское иго не убило народ, но показало ему совершенную необходимость создания единого, централизованного, могучего государства. И государство было построено, причем максимально централизованное, с царем, т.е. по образу Царства Небесного. Это и обусловило дальнейшее расширение владычества Руси. Наказание пошло на пользу

Раскол. Казалось бы, это событие трудно привязать к социальной истории Руси. Но думается, что привязка есть. Русские всегда воспринимали Бога сердцем, через красоту, но не через ум. Застой мысли, не только богословской, но и социальной и научной — увы, наша болезнь, приводящая к постоянному желанию бездумно брать что-то со стороны. И вот во времена Алексея Михайловича Русь, до этого успешно строившая свою цивилизацию, вдруг усомнилась в этой цели и стала (в лице верхов) изменять собственной идентичности. Появилась мода на западные одежды, началась реформа богослужения — лишь бы было как у греков. Народ отреагировал на это расколом, эсхатологически острым, но опять-таки ставящим букву выше смысла. Единство православия русского надломилось. Это был первый звоночек, нашим национальным сознанием почти не расслышанный. Лишь в самом конце XIX и начале XX века наши богословие и наука сумели освободиться от инородного влияния и расцвели. Но долгий период застоя дал о себе знать — наша социальная мысль так и не успела возвыситься до осознания сути русской идеи и, тем более, передать эти идеи властнополитической элите. Что и имело роковые последствия.

Октябрьская революция. Набиравшая силу централизованная Россия, старалась реализовать свою идею христианского социального государства. Долгое время она пыталась внедрить «раздаточную экономику», когда распределение благ делается не на основе рынка, а принципиально иначе — государством, которое стало раздавать земельные поместья за службу. Но так действовать оно могло только по отношению к тонкой прослойке населения — дворянам, в обязанность которых вменялась государственная служба. Остальная же масса населения должна была экономически (и даже буквально) обслуживать дворян, вплоть до крепостной зависимости. Но позже (при Петре III) обязательность службы помещиков была отменена, что больно ударило по принципу справедливости, державшему в равновесии все русское общество. Отмена же крепостного права привела к раскручиванию капиталистического маховика. Россия, забыв о своей русской идее, рьяно принялась догонять Запад в деле построения либерально-рыночной экономики. Народ русский очень хорошо почувствовал чуждость этого образа жизни, силясь, во что бы то ни стало, сохранить крестьянскую общину. Но, увы, наша власть оказалась неизмеримо ниже поставленной перед Россией задачи. Она думала, что крестьянская община стоит на пути к всеобщему благополучию, к вхождению России в семью цивилизованных народов, и, стало быть, общину нужно было сломать — это и старалась сделать столыпинская реформа. Однако вместо процветания
Россию ждала экономическая и культурная оккупация со стороны Запада. Перед Первой мировой войной треть промышленности и более половины финансового капитала были в иностранных руках. Россия была в шаге от полного идейного краха русской идеи. Тогда Господь не допустил этого — мамонический капитализм так и не наложил свою лапу на Россию. Но сил возвыситься до православного социализма у народа не оказалось. Социализм, идея которого гуляла тогда по России, был откровенно атеистическим; бывшие же в очень небольшом числе христианские социалисты-священники Церковью отлучались от служения и извергались из сана (свящ. Григорий Петров, архим. Михаил Семенов). Тогда в страшной социальной смуте были наказаны все — и власть, и элита, и Церковь, и народ. В результате в России установился особый, доселе невиданный социальный строй — коллективистский — с экономическим укладом в виде социализма, с опорой на общественную собственность, но с атеистической и даже богоборческой идеологией. Строй этот был противоречив: с одной стороны общественная собственность на средства производства и нерыночный принцип распределения поставили заслон (пусть частичный) мамонизму и разврату; но с другой стороны, в силу материалистической идеологии, строй этот был предназначен для достижения сугубо атеистических, земных целей счастья и благополучия. Особо подчеркнем, что советская экономика была нерыночной. Настоящий рынок – это когда цена товара определяется рыночной конъюнктурой. В СССР же цена определялась директивно, чиновниками Госкомцен. К тому же критерием успеха была не максимизация прибыли, а выполнение плана. Это совсем другая экономика, не рыночная, а «раздаточная». Люди служили государству, и за это получали средства к существованию, только не меньшинство, как в Московской Руси, а все. И существовавший тогда «рынок» был лишь механизмом тотальной системы раздачи, а «деньги» служили средством справедливого, «по труду», распределения. Такая экономика, если она верно построена, может избежать тех страшных и неустранимых пороков рыночной экономики, о которых мы говорили выше. Но у нее есть свои проблемы, лежащие в сфере мотивации труда. Уже с первых шагов шествия нового строя большевики почувствовали, что он не может поддерживаться сам собой, естественным образом — уж слишком много у него противников, ставящих свое выше общественного. Какая сила может обеспечить стабильность нового общества? Отвечая на этот вопрос, разумно обратиться к наследию нашего замечательного православного мыслителя Н.Н. Неплюева, который считал, что общество могут держать только три силы: любовь к человеку, корысть и принуждение. Стимул корысти, на котором держится весь западный мир, наш русский социализм отверг. Оставались любовь и принуждение. И обе силы большевики старались использовать.

Любовь к человеку… Нельзя сказать, что советский строй вовсе ее отрицал. Наоборот, о лояльных гражданах он все же заботился, давая не только моральные награды, но и материальные блага, скажем, бесплатные квартиры. Это можно рассматривать как «любовь к дальнему», что, хотя и не заменяет подлинной христианской любви, но в условиях тяжелой русской жизни отнюдь не маловажно. Но богоборческий идеологический фильтр полностью отрезал единственный живой источник любви — Бога. А потому любовь в коллективистском обществе вскоре высохла, выродилась в идеологические штампы, над которыми смеялись даже дети. Оставалось лишь насилие, принуждение. Оно и было применено как принцип хозяйствования, причудливо перемешиваясь с энтузиазмом. Однако принуждение принуждению рознь. Есть насилие ради насильника — это высшая несправедливость, с которой наш народ никогда не мирился. Но есть принуждение ради всех, ради сохранения целого, как вынужденность, как дань падшести человеческой — иначе не будет вообще ничего. И народ наш, понимая не только необходимость, но и справедливость такого принуждения, смирился с ним, впрягшись в социальную упряжку атеистического социализма, что и позволило Советской России достичь замечательных успехов. Особенно потрясает стойкость нашего народа в Великой Отечественной войне. Эта Великая Победа показала кардинальное преимущество коллективистской экономики в эффективности. Всего за два-три месяца полторы тысячи предприятий были переведены за Урал и в Среднюю Азию, став давать оборонную продукцию. В кратчайшие сроки было спроектировано и налажено производство самых современных образцов вооружения. План, дисциплина и личная ответственность сделали, казалось бы, невозможное. Справедливость коллективистского строя была настолько глубоко воспринята народом, что, защищая его, он проявил невиданный доселе массовый героизм. Этот подвиг нашего народа — величайший во всей истории человечества.

Переворот начала 90-х. После смерти Сталина новое руководство, не понимавшее принципов функционирования коллективистского строя, резко ослабив принуждение (ликвидация ГУЛАГа), снова оказалось перед проблемой трудовой мотивации при социализме. И не придумала ничего лучше, как опять ввести, казалось бы, уже навсегда отброшенный фактор материальной заинтересованности, а проще говоря — наживы. Экономическая реформа 60-х ввела хозрасчет и самоокупаемость, разрушив своеобразный, но уже слаженно работающий социалистический механизм хозяйствования. Производство не стало эффективней, а вот коллективистская идеология была сильно размыта, а потом и исчезла вовсе. Благодаря теневой экономике личное обогащение снова стало набирать обороты и принцип наживы снова впитался в души людей. Наконец, ментальность всесильной бюрократии, управлявшей, но жаждущей еще и владеть, пришла в резкое противоречие с принципом общественной собственности. И последняя была ликвидирована в ходе контрреволюции начала 90-х. Эта чудовищная социальная и нравственная катастрофа и поставила Россию на грань бытия.

Если в советский период надежда на то, что Россия все-таки реализует свою русскую идею, сохранялась, то сейчас, после двадцатилетнего господства мамоны в России, эта надежда стала эфемерной. Раньше Россия с двух противоположных сторон пыталась все же исполнить свое метаисторическое (а лучше сказать — метафизическое) предназначение: со стороны православной, построив империю с Православием в качестве государственной религии, и со стороны социалистической, построив мощное социально-ориентированное государство с социалистической экономикой. И лишь трагичное неумение сочетать оба эти начала не давало России реализовать свое предназначение. Теперь же мы отошли от обоих начал: мерзопакостнейший либеральный капитализм не только уничтожает любые следы бывшего социализма, но и выстраивает под себя антихристианскую идеологию наживы, успеха, богатства, вседозволенности и растления, выдавая все это за норму жизни. Причем идеологию очень действенную, наживку которой заглотали и верхи и низы: в рынок погружены все, он тотально определяет содержимое душ и олигархической элиты, и простого народа, едва сводящего концы с концами.

 Первые хотят из миллионеров стать миллиардерами. Вторые — выбиться из нищеты в люди, иметь пару-тройку машин, квартир и вилл, ездить на Канары и лечиться в элитных поликлиниках, и они посылают проклятия первым, заграбаставшим все под себя.

 Сбросить с себя удавку рынка народ и не может, да и не хочет. Так что сейчас мы дальше от реализации нашей русской идеи, чем в любой прошедший момент нашей истории. И естественно, перед патриотическими силами постоянно маячит неотвратимый вопрос: а что же делать?

И в самом деле, что же делать? Ведь надежд, что народ сметет эту мерзость, нет. Совки вымирают, а их место занимают люди совершенно иной ментальности, так что даже говорить об идентичности русского народа сейчас проблематично. Воистину грядут «новые русские» — неважно, богатые или бедные. И задача патриотических сил — не организовать революцию, а суметь отвоевать в душе этих новых «марсиан» уголок для подлинной русской идеи. Тогда остается надежда. Тогда, уповая на помощь Всевышнего, можно еще чаять в будущем воссоздания Святой Руси не в мечтах, а в исторических границах нашей Родины.

Но беда в том, что само понимание русской идеи затемнено даже среди лучших русских умов. Патриотическая среда расколота на «коммунистов», желающих восстановить советский строй с его социалистическим хозяйством и уныло атеистической идеологией, и «монархистов», видящих идеал в православной монархии и дореволюционном сословном обществе и совершенно не понимающих, что частная собственность, за которую они вместе с дореволюционной Россией ратуют, неизбежно приведет ее в мамонизм — ведь это у нас прямо перед глазами. А ведь нужно не повторение пройденного (оно уже показало свою недостаточность), а творчество нового, еще не бывшего, созидание синтеза православия и социализма. Жизненную необходимость этого синтеза ощущает очень небольшая часть патриотических сил. А если и ощущает, то весьма расплывчато. Теория православного социализма совершенно не разработана, цели его не поняты, черты его не конкретизированы.

Особо следует сказать об отношении к русскому социализму нашей Православной Церкви. Ведь без Церкви никакого православия нет и быть не может. Но увы, наши батюшки упорно рассматривают православный социализм как ересь, как попытку построения рая на земле, что (якобы) запрещено книгой Откровения Иоанна. На самом же деле батюшки не верят в возможность подлинного возрождения России как великой цивилизации. Да оно им и не нужно — ведь они ведут свою паству в Царство Небесное, и любая социальная «утопия» только отвлекает от шествия по этому узкому пути. Они вполне довольны существующим положением вещей: они уважаемы, независимы и от властей, и от своей паствы, имеют возможность заниматься своим душеспасительным делом. А что касается финансирования, то они прекрасно находят спонсоров, которые за спасение в вечности могут отвалить даже значительную часть своего богатства.

Вот и получается парадоксальная ситуация – у нас все больше храмов и все богаче они украшены, и, тем не менее, все ниже общий уровень нравственности, образования, честности, все глубже погрязает народ в трясине мамонизма, все меньше шансов на возрождение России. Тут бы и задуматься батюшкам, что, может быть, и в самом деле их проповедь — все равно что сыпать в худой мешок: сколько ни учи добру, но мамоническое общество все равно будет учить другому, противоположному; что труд их в таком обществе все более походит на сизифов, и к вратам Царства они и в самом деле приведут не народ русский, а лишь «малое стадо». Впрочем, об этом и в евангельской притче о сеятеле сказано: «А посеянное в тернии означает того, кто слышит слово, но заботы века сего и обольщение богатства заглушает слово и оно становится бесплодно» (Мф. 13, 22). Услышать смысл притчи надо не только слушающему, но и проповедующему: «терние» должно быть заменено доброй социальной землей — тогда и проповедь будет куда эффективнее. Но пока подвижек в церковной среде в направлении социализма нет, и не видно, когда они появятся. А раз Церковь вне идеи православного социализма, то вести о нем речь можно только теоретически.

Так что ситуация настолько серьезна, что вопрос «что делать» ответа в практическом плане не находит. Тогда необходимо сказать о том, «что будет». Будет же скорее всего скорбь и плач. Дело в том, что русская идея обязывает. Она — не пустое прекраснодушное мечтание, а тяжелый крест, возложенный на наш народ самим Господом. И самовольное схождение с этого креста в пошлую и плотскую рыночную экономику означает предательство Бога и безусловную гибель нашего народа. Этого Господь не хочет. И потому, несмотря на тяжесть ситуации и огромную удаленность нашего народа от выполнения данной ему свыше идеи, сама задача реализации православного социализма с русского народа все равно не снимается. А значит, следует ждать мощного действия Божиего, которое пробудит народ и создаст условия для воплощения этой идеи. Только действие это вряд ли будет мягким — состояние нашего народа настолько плачевно, что требуется жесткая встряска. Предугадать, что это будет — гражданская война, интервенция или что-либо другое — автор не берется. Можно лишь предположить, что нас постигнет тяжелейший социальный катаклизм, перед которым все, что пережили мы за последние двадцать лет, — лишь мелкие неурядицы. Не дай Бог! Никто этого не хочет — у всех дети и внуки, по спинам которых и будет хлестать грядущее социальное ненастье. Но иного способа вывести народ из теперешнего тупика у Господа, по-видимому, уже не остается.

Но и отчаиваться не нужно. Господь милосерд и всегда сочетает наказание с возможностью вылезти из ямы. Может быть, именно после потрясений, после тяжелых потерь, как людских, так и территориальных, ментальность нашего народа претерпит изменения. И тогда будет возможно все — в том числе и православный социализм с православной монархией вкупе. Только надо крепко стоять в правде Божией, и непрестанно молить Его, дабы смягчил Он суд над Своим любимым и избранным, но уклоняющимся от Его воли русским народом.