«Неоконсервативная революция» в России: итоги путинского десятилетия
23 декабря 2010. Разместил: root
«Неоконсервативная революция» в России: итоги путинского десятилетияНачиная 1985г. евразийская цивилизация вошла в период тяжелых социальных трансформаций. За 25 лет общественно-политических потрясений страна пережила распад советской империи (СССР), череду либеральных монетаристских реформ и, наконец, «неоконсервативную революцию» проведенную «командой» президента В.В.Путина. В статье делается попытка рассмотреть особенности сложившейся в России политической системы и основные тенденции неоконсервативной политики.
Неоконсерваторы, либералы-прагматики или консервативные революционеры?
Одной из актуальных задач стоящих перед исследователями современного российского общества является вопрос о политической идентификации представителей правящего в России режима. Дело осложняется главным образом тем, что неоконсервативный откат, начавшийся с установления режима В.Путина в 2000г., а также воспроизводство патерналистской риторики рассчитанной на активизацию державных архетипов - большинство населения страны восприняло, прежде всего, как поворот к «консервативной революции». Для того чтобы разобраться в этом непростом вопросе, для начала необходимо показать концептуальные различия, которые существуют между консервативными идеологиями на Западе и лишь затем обратится к этой проблеме относительно России.
По мнению ряда исследователей, если «обратить внимание на современное западное идеологическое пространство, то придется признать, что в нем существуют по крайней мере два влиятельных консервативных течения: неоконсерватизм и так называемая доктрина «консервативной революции» (новые правые) [7, С.129].
Эти направления резко противостоят друг другу практически по всем важнейшим вопросам общественного бытия.
К примеру, если неоконсерваторы настаивают на самостоятельности экономической сферы общественной жизни и необходимости освобождения ее от государственного регулирования, то новые правые, напротив, отводят экономике подчиненную роль по отношению к более высоким социальным сферам — религии, морали, политике, считая экономическую свободу не только утопичной, но и в ряде случаев — вредной.
Далее, если неоконсерваторы рассматривают правовую систему как совокупность норм, призванных в идеале выразить универсальные, общечеловеческие, «лучшие» формы социальных взаимоотношений, то новые правые придают юридическим установлениям принципиально национальный характер, считая, что они закрепляют особенности духа конкретного народа, и следовательно, не могут быть универсальными.
И главное различие - неоконсерваторы отстаивают идеалы капиталистического общества, такого, каким оно сложилось со времени первых буржуазных революций, а новые правые рассматривают капиталистический строй в качестве гибельного пути западной цивилизации и, отрицая также и социализм, как гипертрофированное развитие буржуазных ценностей, обращаются за поисками своего идеала к Средневековью и даже антике, греко-римскому миру, язычеству [7, С.129].
В связи с вышеперечисленными идентификационными маркерами, относительно неоконсерваторов возникает законный вопрос: в чем же тогда их отличие от либералов и либеральной идеологии? Оно между ними состоит лишь в том, что неоконсерваторы признают значение традиционных ценностей для общественного развития. Другими словами неоконсерватизм — это идеология радикальных реформ, но как принято считать «с опорой на лучшие традиции прошлого, которая сохраняет преемственность общественного развития» [12, С.107].
Таким образом, по характеру и установкам современных реформ – представителей правящего режима во главе с В.Путиным, правильнее всего отнести к носителям неоконсервативной идеологии.
В отличие от консервативных революционеров (на Западе – новых правых), неоконсерваторы в основном характеризуются ярко выраженным модернистским пафосом. Одновременно они зачастую пользуются и беззастенчиво используют идеологию и риторику консервативных революционеров [9]. Так, например, известный «евразиец» А.Дугин претендующий на роль одного из идеологов правящего режима в книге «Консервативная революция» определяет последнюю не как «сохранение (даже самое отчаянное) прежнего», но именно как «Революцию, тотальную, всеобновляющую, радикальную, но ориентированную, однако, в направлении, прямо противоположном Революции левых» [15].
Это однозначно риторика неоконсерватора, которая искусно скрыта под идеями «постмодернистского традиционализма».
В целом трудно не согласиться с теми исследователями, которые считают, что «Путь Дугина прямо противоположен тому пути, который можно назвать «стихийным» русским традиционализмом (путь Леонтьева, Достоевского, православных евразийцев). Он начинает с гностических доктрин и оккультизма, движется через изучение сравнительного религиоведения, через абстрактный по отношению к православию традиционализм европейских мыслителей, через знакомство с европейской консервативной мыслью, с теоретиками модерна и постмодерна, наконец, на российской почве он берет на вооружение идеи евразийцев и уже в результате всего этого «кружения» в конце концов подползает собственно к православию. Как будто он вооружается всем арсеналом двухтысячелетнего гнозиса, всей изощренностью современного околонаучного знания, чтобы подойти к нам не с «голыми руками» [13].
В действительности в отличии от неоконсерватизма, идеология «консервативной революции» имеет глубокие исторические традиции в самой России, поскольку у ее как и у любой цивилизации есть своя самобытная форма традиционализма. Иначе говоря аналогом западной идеологии «новых правых», в России является, на наш взгляд, идеология традиционализма, шире - «почвенного» консерватизма.
Так, без сомнения к консервативным революционерам можно отнести величайших русских писателей и мыслителей: К.Н.Леонтьева, А.А.Блока, Ф.М.Достоевского и многих других (к примеру, последнему принадлежат известные слова «Мы революционеры, поскольку мы консерваторы»). К этому лагерю можно также причислить Л.Н.Гумилева и евразийцев, из современных идеологов С.Г.Кара-Мурзу, А.С.Панарина и др.
Само понятие «консервативной революции» встречается уже у Самарина и Достоевского, а на немецком языке впервые было употреблено в 1921 г. в статье Томаса Манна «Русская антология» [6, С.32].
В философском плане эта доктрина содержит установку направленную, прежде всего, на идеализацию и реабилитацию средневековых холистских институтов и всего духа Средневековья, придание этим институтам и этому духу статуса «вечных», незыблемых. К восстановлению «соборной личности». В этом плане А.А.Блок, творивший в эпоху наступления модернистского Просвещения, с его культом Прекрасной Дамы, безусловно «консервативный революционер».
Можно выделить следующие признаки такой революции:
1. Консервативная революция консервативна потому, что предполагает возврат к сакральным и духовным ценностям, к традиции, над которой не властны преходящие, временные факторы; она возможна только в соответствии с традицией (то есть ее национальной формой в каждом конкретном случае) и только с опорой на нее.
2. Консервативная революция революционна, потому что, во-первых, предполагает возврат к традиционным ценностям и кардинальное изменение status quo; она не исключает применение насилия, но означает не тотальное разрушение, но лишь уничтожение «больных» структур, институтов. Во-вторых, она не предполагает механического восстановления прежних форм или институтов власти без учета идеологических, политических, социальных и экономических реалий момента.
3. Консервативная революция несовместима с интернационализмом, индивидуализмом, материализмом и атеизмом, в то же время ее конструктивный характер исключает шовинизм или экстремистское упоение насилием [16, С.7].
4. Консервативная революция - это обретение новых институциональных форм для традиционного общества.
Если исходить из указанных параметров, то относительно современного состояния России речь может идти, тем самым, лишь о «неоконсервативном» откате.
Таким образом, по мнению ряда исследователей, единственной реальностью и свершившимся фактом в современной России сегодня является «неоконсервативная революция», однако, как считает социолог Л.Г.Бызов, «глубина ее перспектив и уровень формируемой ею социальной субъектности остаются неясными. Фиксируется формирование базовой системы ценностей, основанной на совмещении идей прогресса и социальности (в отличие от анархо-индивидуалистического модерна периода догоняющей модернизации), однако мотивационный потенциал данной системы ценностей требует тщательного изучения» [3, С.120].
Неоконсервативные реформы и восстановление сословности в российском обществе
Анализируя трансформацию постсоветского общества, его перспективы развития, до последнего времени ведущие российские социологи были однозначны в своих выводах. Учеными фиксировался главным образом следующий момент: «что старая советская субъектность, как и остатки традиционного общества, быстро распадаются, тогда как новая субъектность (как правило, в виде «политической нации») не формируется [3, С.128]. В 2002г. социолог Л.Бызов приходил к выводу, что можно говорить «об исчерпании и деградации антимодернизационной мифологии, отсутствии перспектив у «консервативной революции» с воссозданием фундаменталистских основ жизни». Оценивая реформы В.Путина, он приходил к заключению, что: «По своей социокультурной природе неоконсервативная революция связана с завершением процессов распада традиционного общества, индивидуализацией общественного бытия и социальных связей, формированием потребности в новом гражданском объединении общества на новых, нетрадиционных основах». Вывод Л.Бызова был следующий: «Неоконсервативная революция представляет собой вступление в завершающую фазу социальной модернизации». Соответственно им было «выделено «ядро» носителей новой общественной субъектности, то есть российский «средний класс». Постепенная консолидация же общества, по мнению социолога, в России идет «скорее вокруг общегражданских ценностей (общенациональный интерес как корпоративный интерес), чем на национально-этнической основе, практически не выполняющей сегодня группообразующей функции»[3, С.147].
Ранее демограф А.Г.Вишневский, размышляя о модернизации российского общества, также пришел к выводу, что процесс распада традиционного общества носит необратимый характер. Речь, по его мнению, идет о «великой социальной мутации, начавшейся в России несколько столетий тому назад и еще не завершившейся. Но перевал пройден, пик модеpнизационных перемен, который пришелся на ХХ столетие, уже позади». Общество хоть и медленно, но превращается «из традиционного, агpаpного, сельского, патpиаpхального, холистского в современное, индустриальное или «постиндустриальное», городское, демократическое, индивидуалистское» [6, С.6].
В 2010 г. подводя итоги «путинской эпохе» Л.Бызов вновь пришел к выводу, что «Альтернативы сегодняшнему состоянию общества и политической системы нет по весьма серьезным причинам. С одной стороны, само общество, погруженное в политическую спячку, не готово к какой-то альтернативе идеологии массового потребления, плоды которой оно только-только начало вкушать. С другой стороны, отсутствуют институты, способные преодолеть инерцию нынешнего состояния страны, даже независимо от воли высших государственных лиц, не говоря уже о настроениях граждан. А значит, даже проходя через некоторые неизбежные трансформации, общая конфигурация социально-политического порядка в России сохранится еще долго. Неоконсервативная волна еще себя не исчерпала [4, С.43].
Однако, обратившись к проблеме, связанной с социальной структурой современной России С.Кордонский выдвинул иной подход. В частности он разработал и развил целый ряд социальных концепций, задачей которых является адекватное описание существующих общественных структур современной России. Один из его основных тезисов заключается в том, что понятийный аппарат, импортированный из западной науки, не соответствует нашему социальному опыту. Поэтому, по его мнению, необходимо обращение к иным инструментам мышления, исторически и социально релевантным российской реальности.
В своих работах С.Кордонский рассматривает Россию как ресурсное государство, которое представляет собой обширную территорию, на которую наложена сложная и многослойная сеть управленческих административных аппаратов. Уникальность ситуации с России, по его мнению, заключается в том, что ни перед одним другим государством не стоит задача удержания и управления столь обширной территорией. И задача эта решается путем превращения физического пространства в административное. Формой же удержания-управления является административное изъятие, распределение и перераспределение ресурсов [4].
С.Кордонский достаточно убедительно доказал, что в России наравне с элементами классового общества (получившими наиболее законченные формы на Западе) существуют структуры сословного общества, причем последние доминирует над классовыми. Несмотря на, что в постсоветский период первоначально шел процесс разделения общества на классы богатых и бедных, сопровождавшийся распадом советской сословности, в последние годы «параллельно естественному формированию классовой структуры, государство начало институализировать служивые сословия и поддерживать еще не до конца распавшиеся советские (нетитульные) сословия бюджетников, пенсионеров, работающих по найму» [14, С.128].
Как считает С.Кордонский само понятие труда ради заработка чуждо сословному устройству, в котором вместо рыночной оплаты по труду и доходов от бизнеса доминируют институты довольствия, жалованья, сословной ренты, гонорара, пенсии и других форм распределения ресурсов сообразно сословной принадлежности и статусу в сословии. Этот ресурс «надо делить» между всеми членами сословного общества, причем пропорции деления определяются критериями сословной (социальной) справедливости. Деление ресурсов составляет содержание общественной жизни в сословном обществе, в отличие от классового общества, экономика которого основа на конверсии ресурсов в капиталы и их расширенном воспроизводстве [14, С.28].
Он также пришел к заключению, что исторически социальное развитие в Европе и в России шло по принципиально разным путям. Сословная структура европейских государств с развитием рынков теряла доминирующие позиции и замещалась классовой, в то время как в России в катаклизмах ХIХ, ХХ, а теперь и XXI веков происходили делегитимация старых сословий, формирование новых и замещение в социальной структуре «старых» сословий «новыми» [14, С.43].
Говоря об определяющих характеристиках, он считает, сословные общества принципиально отличаются от рыночно-демократических тем, в частности, что в них невозможно провести точную границу между государством и обществом. В таких системах «общество не отдаленно от государства, а вместо экономики есть система сбора, распределения и освоения ресурсов [14, С.119].
Обращает внимание С.Кордонский и на уравнительный, патерналистский и антирыночный характер сословного (традиционного) мировоззрения. Так, по его мнению, рынок создает социальную несправедливость, в сословном понимании, обделяя ресурсами сословия, служение которых для рынка не значимо и потому не оплачивается. Соответственно «борьба с несправедливостью – рынком и доставание дефицита посредством институтов административного рынка составляют теорию и практику сословного мироустройства [14, С.137].
Говоря о неоконсервативном повороте правящего режима, С.Кордонский, фиксирует явное противоречие между дискурсом и действиями власти. В частности он пишет: «В публичной сфере, в политике и риторике сейчас явно доминируют приверженцы демократии и рынка, опирающиеся на либеральные импортированные теории, в то время как традиционалисты, опирающиеся на консервативные импортированные теории, по всей видимости, маргинальны. Однако в практике государственного строительства доминирует неотрефлектированная традиционалистская парадигма, в рамках которой принимаются сословные законы и формируется система отношений между постсоветскими сословиями» [14, С.153].
По мнению российского социолога у новых сословий отсутствует лишь ярко выраженное сословное сознание, тем не менее, юридическая база нового сословного мироустройства в стране практически сформирована [14,С.73]. Последний вывод (основанный на анализе принятых с 2000 г. законов) выглядит не слишком экстравагантным, если вспомнить заявление Г.Патрушева о том, что «ФСБ - это новое дворянство».
Особенности современной экономики страны: корпорация «Россия»
Распад советского государства сопровождался беспрецедентным разграблением общенационального хозяйства. Попытки либеральных идеологов искусственно создать класс собственников привели к состоянию, когда разрыв между богатыми и бедными в России стал одним из самых высоких в мире. Однако избрание В.Путина президентом страны ознаменовалось определенными изменениями в этой области. Удаление из власти наиболее одиозных олигархов, дело «ЮКОСА» и уголовное преследование М.Ходорковского стали показателями восстановления позиций государства в сфере экономики страны. Несмотря на то, что постсоветская Россия формально живет в условиях рынка, вопрос о характере и сущности постсоветской экономики является одним из наиболее дискуссионных в отечественной и зарубежной науке.
К примеру, О.Бессонова для описания отечественного социального устройства ввела понятие раздаточной экономики, принципиально отличающейся от рыночной. Она показала, что совокупность «сдач» (натуральные и финансовые сборы с населения, выполнение повинностей, государственная, военная службы и пр.) в сочетании с совокупностью «раздач» – жалований, пенсий, пособий, привилегий образует базовую структуру государства-общества, которая непрерывно корректируется жалобами членов сословий на нарушение норм сбора ресурсов-сдач и норм раздач. Это было характерно как для Российской империи, так и для СССР. Он остается базовой социальной реальностью и постсоветской России [17].
В работе «Ресурсное государство» С.Кордонский пришел к заключению, что в последние годы в России идет восстановление народного (ресурсного) хозяйства, неправомерно интерпретируемое как экономический рост. Параллельно с реставрацией народного хозяйства воссоздается и сословная структура – вопреки мнению о становлении демократии. Одновременно минимально сохраняется постперестроечная инерция формирования принципиально несословных – рыночных – отношений и тенденция к классовому расслоению на богатых и бедных [14,С.40].
Эти же тенденции фиксируют и сторонники монетаристской доктрины. Так, в сборнике статей, издаваемом Московским Фондом Карнеги посвященном проблемам развития гражданского общества в России, также говорится о «присвоение властью функций всеобщего радетеля и модератора». Только причины, которые привели к такой ситуации, они объясняют «отсутствием общественных и бизнес-институтов, способных выполнять эту роль в полном объеме» [18,С.27].
По мнению авторов книги, в обществе все еще «сохраняется недоверие к капитализму, рынку и отношение к предпринимателям как к «наворовавшим». Опросы по-прежнему свидетельствуют, что большинство предпочитает государственную собственность частной всюду, кроме самого мелкого бизнеса» [18,С.23].
В целом любопытно более детально рассмотреть претензии к власти со стороны российских либералов. Их критика в целом сводится к тому, что: «Общественное недоверие к бизнесу, поощряемое властью, создает непреодолимое препятствие на пути к объединению бизнеса, формированию собственной независимой позиции и отстаиванию своих прав» [18,С.27].
Как пишут российские либералы: «Власть не препятствует стремлению к предпринимательству, извлечению прибыли, личному обогащению, тем более что сама неотделима от бизнес-интересов. Но вместе с тем она исподволь эксплуатирует недоверие и негативное отношение к «богатым» (ярким примером может служить выволочка, устроенная Путиным Дерипаске в Пикалеве)» [18,С.28].
По их мнению, оказывается давление со стороны власти исходящее из желания сделать бизнес социально ориентированным и есть одна из главных угроз экономике страны. В частности: «Зависимость бизнеса от власти и функционирование в полулегальной среде создает условия, в которых бизнес в любой момент может быть обложен ad hoс налогом или оброком, когда бизнесу предлагается поделиться средствами с государством — вложить, пожертвовать, проявить социальную ответственность, будь то проект Сколково или «шефство» над населенными пунктами, пострадавшими от пожара. Пока поборы бизнесу вполне по средствам, более того, делясь таким антиинституциональным образом с государством, предприниматели покупают себе «полис» от неприятностей. Но в случае ухудшения экономической конъюнктуры поборы могут сильно вырасти, а это, в свою очередь, будет иметь политические последствия [18,С.28].
Возвращаясь к вопросу о характере российской экономики, следует отметить, что многие эксперты указывают на ее четко выраженную «корпоративную» сущность. Что, на наш взгляд, также связно с восстановлением «сословности» и попытками государства взять на себя функции медиатора (по терминологии А.Ахиезера). Сегодня российское социальное пространство пронизано коммуникативными нитями главным образом государственных, а также аффилированных властью корпораций, таких как «Газпром», «Лукойл», «Роснано» и др. Это положение стало следствием развития «сырьевой» экономики, утери минимального уровня автаркии в 90-е годы, и занятия периферийного положения в мировой глобальной системе.
Суть корпоративизма не так однозначна, как может показаться на первый взгляд. На протяжении нескольких десятилетий ее прочно увязывали с фашизмом — и именно на этом основании отвергали как несовместимую с ценностями демократического общества. Однако впоследствии многие видные политические мыслители и аналитики Запада стали фиксировать наличие корпоративистских тенденций в высокоразвитых государствах Европы и Америки (что, кстати, косвенно подтверждает тезис С.Кордонского о наличии в структуре западных обществ элементов сословности).
Этим термином характеризовался такой способ взаимоотношений индивидов и различных интегрирующих этих индивидов структур (профессиональных, общественных и других) с государственными институтами, при котором основная тяжесть выстраивания коммуникаций между указанными двумя субъектами выпадала на некий третий субъект — своего рода модератора интересов. Как пишут исследователи: «Подобные модераторы интересов по-разному организовывались и структурировались. Они никоим образом не совпадали с партиями или профсоюзами, поскольку в отличие от них не играли с государством в демократию — по крайней мере по писаным и потому регулярно профанируемым правилам. Вся разница между разделенными полувековой паузой экспериментами заключалась лишь в том, что в фашистских режимах корпоративизм насаждался сверху пришедшими к власти новыми лидерами, а в недавнем прошлом он стал возрождаться именно как самодеятельное движение снизу» [19,С.8].
Более того «будучи инструментом не прямой, а косвенной демократии, корпоративизм с его тягой к закрытым кулуарным формам коммуникаций, клановым субкультурам, многоуровневым процессам формулирования, согласования и трансляции договоренностей все-таки противоестественен классическому представлению о гражданском обществе. Для корпоративизма характерен приоритет интереса над политическим суверенитетом личности» [19,С.8].
В целом как показывают социологические опросы для российских «неоконсерваторов» оказываются наиболее характерными такие (корпоративные) представления об успехе, как «реализация своих творческих способностей», «быть первым во всем», «высокая должность», «обладание властью», «успех в профессии, на работе», «признание со стороны общества». Данная группа выступает носителем корпоративистской этики, предполагающей высокую ценность процессов социализации индивида [3,С.128].
Таким образом, современная экономика страны может быть названа «рыночной» лишь в кавычках. Что в какой-то мере вполне закономерно. Поскольку для того чтобы сложилась другая система, то есть классические рыночные отношения, необходимо, чтобы при разрушении традиционного общества выделился новый человек – человек городской, современной культуры с индивидуалистическим мировоззрением. Необходимо чтобы он стал именно массовым типом (те, которые на Западе составляют «средний класс»).
Как отмечают некоторые исследователи, в отличие от либеральной цивилизации, традиционное общество имеет свой проект жизнеустройства, свою культурную программу, которая воплощается в социальные и политические институты, образцы и традиции. Независимо от политического строя данный тип хозяйствования воссоздается вновь и вновь. Если носителей такой культурной программы большинство населения, то другой тип экономики просто не может появиться.
Из истории известно, что для постоянного воспроизведения того или иного хозяйственного и социального порядка решающей для общества является деятельность основной части населения. Элиты, и тем более остальные социальные меньшинства, обладают ограниченными возможностями по сравнению с утверждаемой каждый миг волей и деятельностью большинства. В России основная часть населения не включена в систему рыночных отношений. Эта часть населения существует по «старой» культурной программе, что оказывает доминирующее влияние на характер экономики в целом, поскольку люди в своей повседневной деятельности решают, какие именно социальные отношения воспроизводить, питать своей энергией, а какие экономические отношения считать противоречащими установкам своей культуры.
Есть также все основания утверждать о том, что Россия так и не смогла преодолеть противоречия так называемой «инструментальной» модернизации. С раскрытием советской системы в стране произошло резкое насыщение товарами массового потребления, последними разработками в области высоких технологий, и т.д. В научных кругах были даже актуализированы дискуссии о переходе страны в «постиндустриальную эпоху», «третьей волне» и прочее. Хотя простой факт того, что все это создано за приделами страны, на фоне системной деиндустриализации, прямо указывал на происходящую контрмодернизацию. Очевидный факт - Россия до сих пор не имеет собственной системы инновационного развития, что открыто признает, выступая на различных форумах, первый заместитель руководителя администрации президента РФ В.Сурков.
Практически все аналитики сходятся в том, что Россия страдает от технологической «усталости» по всем направлениям. Ряд недавних событий, включая прошлогоднюю аварию на Саяно-Шушенской ГЭС, ярко свидетельствуют не только о «дряхлости» российской инфраструктуры, но и реальной возможности системной деградации всех структур жизнеобеспечения.
Наконец, для многих становится все более очевидным, что российская экономика как система стабильна лишь до тех пор, пока есть поток распределяемых ресурсов, и после того как они иссякнут ситуация, по всей видимости, станет катастрофической [14, С.116].
Другими словами это одна из главных институциональных «ловушек» современной России, решить которую в рамках неоконсервативной доктрины, по всей видимости, невозможно.
От хаоса 90-х годов к «управляемой демократии»: основные векторы внутренней политики
Говоря о неоконсервативных реформах В.В.Путина, можно выделить следующие тенденции внутренней политики. Радикальные либеральные реформы, проводимые частью российской элиты, к концу 90-х годов показали свою полную несостоятельность. Правящая элита была вынуждена изменить внутриполитический курс, поскольку в противном случае окончательную деградацию страны было не остановить. К 2000г. для данного поворота вызрел и общественный запрос «снизу». Однако сигнал этот был реализован не из-за желания начать решать проблемы исходя из интереса большинства населения, а поскольку этого хотели «новые собственники». Как пишет Л.Бызов: «Вообще В.Путин как национальный лидер является почти идеальным ответом на запрос со стороны российских «неоконсерваторов». Ярко выраженный прагматик, обладающий весьма незначительной харизмой, скорее менеджер, «немец на хозяйстве», чем народный вождь. С таким «вождем» никак не могут смириться консерваторы, продолжающие искать «героя» на роль национального спасителя» [3, С.145].
Приход к власти В.Путина обозначил наступление нового этапа в развитии политической системы. Им были проведены реформы, которые, прежде всего, стабилизировали режим, укрепив ее стержень — персоналистскую власть — и усилив бюрократический контроль за собственностью.
Установив монополию над политическим пространством распадающейся страны, «государство» в лице В.Путина взяло на себя ведущую роль в распределении внутренних ресурсов. Что ознаменовалось атакой, прежде всего, на крупный бизнес. В результате сложилась ситуация когда государство начало контролировать не только сам бизнес, но и взаимоотношения между бизнесом и обществом. Был установлен «мягкий» контроль над СМИ и фактически ликвидированы силы, которые пытались проводить антигосударственную политику (история с каналом «НТВ»). Параллельно была создана федеральная система СМИ, которая стала эффективно манипулировать с массовым сознанием.
Несмотря на либеральную риторику, режим де факто установил монополию над информацией, поскольку дифференцированная социальная и информационная среда перестала нести угрозу для идеологии власти. Нужно признать, что сложилась новая система легитимации, которая не требовала «огосударствления» СМИ. Исходя из этого, Кремлем, видимо, было решено окончательно поставить точку в этом вопросе. 10 ноября 2010 г. в обращении к Федеральному собранию Дмитрий Медведев заявил, что региональные власти не должны быть «владельцами заводов, газет, пароходов». На следующий день эти слова разъяснил его помощник А. Дворкович: газеты, теле- и радиокомпании, принадлежащие госорганам, подлежат продаже, поскольку владение ими – «бессмысленная трата денег».
Другой блок изменений коснулся региональной политики. В короткие сроки усилиями неоконсерваторов была создана достаточно жесткая «вертикаль» власти. Приведено в соответствие с федеральной законодательство субъектов федерации. Ликвидированы институты федерализма – выборность глав регионов, отменен статус «президентов» и т.д. Различные федеральные институты исполнительной и законодательной власти (судебная, правоохранительная налоговая и др.) были выедены из сферы влияния глав регионов, а руководители этих ведомств стали напрямую назначается центром.
Вслед за упразднением прямых выборов региональных губернаторов и возникновением аналогичной тенденции в отношении мэров руководство страны за последние месяцы отправило в отставку нескольких «политических тяжеловесов». Наиболее значимым стало увольнение московского мэра Юрия Лужкова, которого президент Д.Медведев освободил от занимаемой должности «за утрату доверия» и «добровольный» уход главы Башкирии М.Рахимова.
Ситуация с регионами в целом развивается достаточно противоречиво. По мнению политического эксперта Н.Петрова «Новые назначенцы на эти ключевые посты федерального значения зачастую имеют меньше связей в соответствующих регионах, чем их предшественники». Несмотря на то, что смена губернаторского корпуса сопровождалась жесткой атакой на местные элиты нужно признать, что все ритуальные стороны в процессе назначения глав регионов были, в общем, соблюдены.
Наметилась также тенденция (под предлогом оптимизации управления) к укрупнению регионов. С 2003 по 2008 годы в РФ число субъектов в результате объединения сократилось с 89 до 83. Прецедентом стало включение в Пермскую область Коми-пермяцкого автономного округа в 2005 г. В 2007 г. Красноярский края включил в себя рад близлежащих автономных округов. В том же году Камчатская область и Корякский автономный округ образовали Камчатский край. В 2008 г. Иркутская область включила в себя Усть-Ордынский Бурятский автономный округ. Спустя несколько месяцев Читинская область и Агинский Бурятский автономный округ объединились в Забайкальский край.
Последней новацией в этом вопросе стала информация о возможном создании на территории РФ 20 агломераций.
Восстановление доминирующей роли государства и сокращение общественного пространства, начавшиеся с приходом к власти В.Путина, практически не встретили сопротивления со стороны общества. Государство постепенно установила «мягкий» контроль практически за всеми сферами общественной жизни. Возвращение к привычной патерналистской модели взаимоотношений с государством подавляющим большинством российского общества было воспринято положительно.
Параллельно с этим процессом - либеральный, антикоммунистический, «западнический» дискурс был последовательно маргинализован. Это далось довольно легко, поскольку к этому времени антикоммунисты-«западники» растеряли былую популярность. Стремясь консолидировать расколотое либеральной революцией общество, Кремль также вернул советский гимн. Советский принцип государственного порядка был заявлен как один из приоритетных.
Изменения коснулись и общей атмосферы в стране. Сегодня уже можно смело констатировать произошедшую в 2000-2010гг. смену «категорий очевидности» в российской социуме. К концу «путинского десятилетия» наиболее вульгарные либеральные мифы, которые еще недавно казались незыблемыми, были поставлены обществом под сомнение, серьезно подточена сама «вера» в эффективность рынка. Казавшиеся невозможными еще 10 лет назад дискуссии об итогах советской модернизации, возможность высказаться и «другой» стороне стали признаками изменения политики СМИ. Неоконсервативное меньшинство решило вступить в полемику с консервативным большинством. Такие же персонажи 90-х годов как В.Новодворская или Б.Немцов незаметно сошли с экранов телевизоров.
Что стало результатом не только неоконсервативного отката (который идеологически был построен на отрицании 90-х годов), но и следствием работы патриотически настроенной части интеллигенции. Такими людьми как С.Кара-Мурза, А.Панарин, А.Зиновьев и многими другими были приложены огромные усилия по демонтажу «перестроечных» мифов и созданию «альтернативной символической модели мира».
Ликвидация института выборов и создание «Единой России»
Одним из главных направлений работы власти в политической сфере стали изменения в системе выборов. В частности с маргинализацией либеральных партий и движений (СПС) был окончательно установлен контроль над парламентским процессом. Выборы в Госдуму, членство в Совете Федерации стали предельно формализованными. Такие партии как КПРФ, ЛДПР, «Справедливая Россия» и др. были безболезненно интегрированы в политсистему страны, организации, не вписавшиеся в сложившуюся конструкцию, в дальнейшем прекратили свое существование. Данные действия проходившие как на федеральном так и на региональном уровнях, по сути, поставил крест на либеральном проекте создания в России классического варианта дуальной системы «власть - гражданское общество».
Правящий режим хорошо осознал урок хаоса локализма 90-х годов и последовательно ликвидировал систему выборов – «демократия» в России осталась, но стала управляемой.
Формально выборов количественно стало больше с увеличением числа муниципальных образований, но содержательно их число уменьшилось. Отказ от прямых выборов мэров и формальная «партизация» выборов на всех уровнях в условиях неразвитости партийной системы — главный тренд, который характеризует российский политический ландшафт.
На уровне мэров отказ от выборности и переход на систему «глава из числа депутатов и наемный сити-менеджер» стал юридически возможен с реализацией муниципальной реформы и политически почти неизбежен ввиду отказа от прямых выборов губернаторов и замены старых губернаторов-политиков новыми губернаторами-чиновниками. Поначалу на новую модель переходили в относительно небольших муниципалитетах, причем часто для изменения соответствующих позиций в уставах проводились референдумы, которые давали не всегда нужный властям результат. Теперь прямые выборы мэров демонтируются в региональных центрах и всех крупнейших городах страны, причем делается это путем внутриэлитного торга и оформляется решениями городских собраний депутатов [18, С.20].
Однако одним из главных результатов неоконсервативных реформ стала попытка воспроизводства советской партийной системы. Речь идет в первую очередь о правящей псевдопартии «Единая Россия». Говоря об итогах этой политической «реинкарнации», хотелось бы указать на следующие моменты.
Созданная как аналог КПСС, «Единая Россия», тем не менее, оказалась нефункциональна как с точки зрения «соборного», так и либерального идеала. В реальности ее практическая значимость лишь в том, что она заполняет социальное и политическое пространство, а также служит одним из инструментов для легитимации властных решений. Использование административного ресурса, искусственное «надувание» голосов, главным образом, за счет выборов в регионах сделали ее предельно формализованной, отношение к ней в обществе, скорее, скептическое. Тем не менее, даже в таком виде ее стабилизирующая роль очевидна.
Попыткой копирования системы комсомольских организаций стало и создание молодежных массовых движений таких как «Молодая Гвардия» «Наши», «России молодая», а также проведение летнего молодежного лагеря «Селигер».
Между тем, стремление правящего режима совместить исполнительные и идеологические функции, автоматически привело к созданию системы «тандемного» управления. Реальный носитель власти премьер-министр В.Путин возглавил одновременно и правящую партию. Несмотря на то, что это было сделано из желания связать партию «чиновников» с образом В.Путина (чей рейтинг по-прежнему достаточно высок в обществе), сам факт того, что либеральный принцип разделения ветвей власти был, по сути, демонстративно нарушен, никого уже в стране не удивил.
Говоря о сложившейся партийной системе стоит отметить, что в условиях сильной президентской власти доминирующая партия неизбежно обречена на второстепенную роль. КПСС, претендовавшая на интеграцию различных сегментов общества, все же была способна контролировать государственный аппарат, и в реальности являлась «партией-государством». По отношению к «Единой России» это неприменимо. Партия служит лишь электоральным и законодательным придатком исполнительной власти. Примечательно, например, что «Единая Россия» так и не стала ключевым каналом рекрутирования в административную элиту. Как отмечают исследователи «сегодня в ее состав попадают скорее по каналам патронажно-клиентельных связей, чем по партийной линии» [21, С.135].
В целом наиболее слабым местом сложившегося политического механизма, на наш взгляд, является отсутствие эффективной системы обратной связи, точнее - имеются структуры, предназначенные для диалога власти и общества, но они крайне слабы. К примеру, попытки неоконсерваторов сдвинуть российское общество к полюсу либерализма (монетизация льгот, реформы ЖКХ и т.д.) постоянно вызывают огромное сопротивление и непонимание со стороны «традиционного общества», соответственно модернизация «сверху» приобретает все более неорганичный характер, но как это ни парадоксально, растущее социальное недовольство практически нельзя четко зафиксировать. В современном российском обществе вызревают какие-то процессы определить характер которых, и тем более, во что они в итоге выльются очень непросто. Существует пусть небольшая, но вероятность того, что следующие президентские выборы в России могут стать серьезным испытанием на прочность для ее крайне неустойчивой политсистемы.
Несомненный интерес вызывает и стремление правящего режима сформировать свою идеологию. Речь идет, прежде всего, о попытках замруководителя администрации президента В.Суркова создать идеологию «суверенной демократии». Чуть позднее конструкции этой идеологии были наполнены, главным образом, постулатами либерального консерватизма. Надо признать, что консервативная риторика все активнее используется властью, она фактически стала доминирующим политическим дискурсом. Тем не менее, государственная идеология представляет собой скорее мозаику, собранную на быструю руку, чем логически связный «язык» власти.
Однако этому есть вполне понятная причина. Гибридная идеология была создана, во-первых, как реакция на деидеологизацию 90-х годов, во-вторых, как ответ на желание российского общества обрести былое единство. К 2000г., как пишут исследователи, в стране: «На смену ценностному расколу 1990-х годов сформировался своего рода неоконсервативный «ценностный» консенсус», социокультурный феномен, когда по целому ряду ключевых вопросов общественного бытия было достигнуто согласие большей части общества, основанное на синтезе самых разных идеологем, ранее казавшихся взаимоисключающими» [4, С.4].
В целом, по мнению Л.Бызова, за прошедшее десятилетие в России все же была сформирована неоконсервативная идеология, в различной степени разделяемая, как он пишет, «ведущими социальными группами. Она представляет собой «синтез левых (левогосударственнических) и правых (правогосударственнических) идеологем, в центре которого находятся идеи сильного государства, порядка, социальной справедливости» [4, С.3].
Как бы то ни было, на наш взгляд, в данной ситуации показательно само желание власти создать идеологию и слабые элементы идеократии советского типа, что нашло проявление, прежде всего, в больших финансовых затратах на новые российские кинофильмы с явно идеологическим подтекстом («Стиляги», «Адмирал» и др.).
В реальности партия собрана не по идеологическому, а скорее «сословному» признаку. Говорить же о наличии у правящего режима относительно непротиворечивой идеологии, со своей «картинной мира» и символьным сводом, пока еще рано.
Политика на Северном Кавказе
Несмотря на улучшение позиций власти после 90-х годов, Северный Кавказ, по-прежнему представляет собой целый клубок тяжелейших социально-экономических, политических, религиозных и этнических проблем. Нынешняя политика Кремля сосредоточена, главным образом, на краткосрочной, приносящей быстрые результаты стратегии по стабилизации ситуации на Северном Кавказе, но в реальности механизма способного обеспечить устойчивое развитие этого региона до сих пор нет.
Восстановление имперской политики характеризуется своей незавершенностью. Ситуация с Чечней, где центр не рискнул поставить своего человека, а по сути, легитимировал один из чеченских кланов (клан Кадырова), красноречиво говорит о том, что Центр не в состоянии решить это проблему.
Определение мирового статуса и изменение вектора внешней политики
С установлением режима В.В.Путина произошли заметные изменения и в сфере международной политики. Предыдущий внешнеполитический курс, проходил под знаком ориентированным на интеграцию с Западом. После проигрыша СССР в «холодной войне» правящая элита была нацелена на то, чтобы Россия стала частью Запада, вернулась в лоно европейской цивилизации. В начале 1990-х годов в стране активно звучали слова о «присоединении к цивилизованному миру». Более того, в начале 2000-х годов сам В.Путин еще говорил о «европейском выборе России». Но затем к 2005г. новые тенденции ознаменовали резкий поворот российской внешней политики к традиционному великодержавному курсу. Восстановление имперского дискурса привело к определению статуса России как государства, претендующего на мировое лидерство. Однако социально-экономическое состояние страны изначально не соответствовало имперским амбициям.
Борясь за равенство со странами Запада и прежде всего с США, неоконсерваторы пытаются решить действительно сложную задачу. Российское руководство понимает, насколько неравны потенциалы России и Соединенных Штатов, России и Европейского Союза. Россия вынуждена вести игру на заведомо завышенном уровне имея очень небольшую экономическую базу. Она пытается играть на уровне ведущих центров силы, что ей пока очень слабо удается.
Попытки Кремля ввести хотя бы слабые элементы самостоятельной политики вызвали резкое недовольство Запада и, прежде всего, администрации США. Посыпались и обвинения со стороны прозападной либеральной элиты внутри страны. Так, по мнению сотрудника Московского Фонда Карнеги Л.Швецовой: «Именно внешняя политика, став средством сохранения персоналистской системы, осложнила в России поиск выхода из тупика, в который страну затянуло при медведевском предшественнике. В какой-то степени глобальный финансовый кризис, обрушившийся на мир, стал спасением для репутации российского правящего тандема, ибо отвлек внимание от того факта, что Россия противопоставила себя западному сообществу. Не будь этого кризиса, можно было ожидать маргинализации, а возможно, и изоляции России, в том числе и за счет бегства от нее ее немногочисленных союзников. Российская элита, однако, может довольствоваться временной передышкой» [20, С.119].
Л.Швецова считает, что в отношениях с Западом произошла существенная «перезагрузка» - от России «перестали ждать позитива». «В механизме отношений России и Запада сломался «блок питания», который называется доверием» [20, С.225].
Неоконсервативная суть политики Медведева-Путина, по всей видимости, остается неясной как для Запада, так и для российских либералов. Выступление В.Путина на Всемирном экономическом форуме 2009г. в Давосе вызвало странную реакцию. По различным оценкам В.Путин удивил Давос своим либерализмом. Как делится своими впечатлениями Л.Шевцова: «Вместо ожидаемого всеми неприятного и желчного человека, который бы защищал патернализм и имперскость, мировая элита увидела вполне современного политика, который провозглашал с трибуны близкие им либеральные идеи. Путин говорил языком западного человека». Он предупреждал об угрозе чрезмерной экспансии государства в экономике. Он сетовал на то, что провоцирование военно-политической нестабильности, региональных и других конфликтов — это удобный способ отвлечь людей от собственных социальных и экономических проблем. Он призывал «искать опору в тех моральных ценностях, которые обеспечили прогресс нашей цивилизации». Казалось, Путина подменили, и он клеймил то, что сам делал в России» [20, С.224].
Модернизационная риторика и российская реальность
В последнее время в российском экспертном сообществе, а также среди политиков идут интенсивные дискуссии о перспективах модернизации России. Интерес к этой теме вызван не только и не столько заявлениями Дмитрия Медведева о курсе страны на модернизацию, сколько тем, что значительная часть общественности стала осознавать: социально-экономическая модель развития, которая сегодня сложилась в России, практически исчерпала себя.
Однако под «модернизацией» в российском обществе понимают порой совершенно разные явления. И происходит это по причине того, что существует несколько значений этого слова. Одно из них - это придание современного характера чему-либо, приспособление к современным взглядам, идеям, потребностям. Усовершенствование, улучшение, обновление чего-либо.
Другой смысл слова «модернизация» означает процесс перехода тех или иных стран к современным обществам, предполагающий создание базовых институтов по западному образцу. Данный процесс включает в себя как социально-экономическую составляющую (индустриализация, урбанизация, рост уровня образования, доходов и мобильности, распространение СМИ, уменьшение неравенства), так и политическую (распространение политических прав и гражданских свобод, становление электоральной конкуренции, разделения властей, партийных систем).
Именно множественность смыслов приводить к значительной путанице при употреблении этого слова. Сегодня в стране возник своеобразный смысловой разрыв в этом плане, поскольку, говоря о модернизации, власть зачастую имеет в виду ее либеральную версию, в то время как большинство населения РФ вкладывает в него сугубо инструменталистский смысл.
Другими словами либеральная модернизация очень часто не осознается во всей ее сложности, то есть как многосторонняя и глубинная перестройка всего социального тела, а становится чуть ли не синонимом одного лишь пpомышленно-технического прогресса.
Говоря о либеральной модернизации нужно отметить, что она, как показывает опыт других стран, - не всегда сопровождается «вестернизацией», но всегда - крайне болезненная трансформация общества предполагающая изменение структуры общества и существующего социокультурного кода.
В качестве альтернативы либеральной модели, специалисты выделяют так называемую «консервативную модернизацию», которая позволяет без радикальной ломки исторически сложившихся институтов общества провести необходимые обновления. Это институциональный опыт, прежде всего, СССР, Японии, современного Китая и других стран традиционного типа.
Несмотря на то, что в России начиная с периода либеральной революции и по настоящий день, доминирует отрицательное отношение к консервативной модернизации (что связано, прежде всего, с интересами идеологии), вопрос этот последнее время достаточно активно обсуждается в российском научном сообществе. Оставляя освещение этой дискуссии за рамками данной статью, укажем, тем не менее, на следующий факт.
Если валовой внутренний продукт в «коммунистическом» Китае еще двадцать лет назад (в 1990г.) был примерно равен валовому внутреннему продукту РФ, то сегодня он в 3,5 раза больше, чем в России. Китай сегодня один из мировых лидеров по темпам развития, реальный и опасный конкурент для многих стран капиталистической системы. Другими словами вопрос о неэффективности консервативной модернизации не так однозначен как это хотят представить некоторые российские ученые и экономисты.
Возвращаясь к проблеме реализации либеральной модели модернизации в нашей стране, зафиксируем следующие факты, которые с незначительными расхождениями признают как либеральные, так и консервативные экспертные группы.
Одним из базовых условий становления рыночной экономики и «гражданского общества» является наличие в структуре общества прослойки «среднего класса». Другими словами для запуска либеральной модернизации должен сформироваться «новый городской класс» состоящий из людей, умеющих принимать решения и брать на себя ответственность, строящих свою жизнь, в том числе и профессиональную, самостоятельно, без иждивенческой зависимости от государства.
В России же эта модернизированная прослойка на сегодняшний день составляет, по оценкам Левада-Центра, не более 4—6% населения. Иначе говоря, употребление относительно данной страты самого слова «средний класс» может восприниматься лишь как неудачная шутка. Несмотря на то что, к примеру, социолог Л.Бызов именно ее считает «социальным ядром неоконсервативного синтеза» [4, С.3], есть достаточно много моментов, которые заставляют в этом усомниться.
К примеру, данная группа в нашей стране даже по истечении 20 лет, не представляет собой организованную силу, объединенную общим интересом. По разным причинам она также отстранена от принятия решений, как и патерналистское большинство. В ее состав входят люди с хорошим образованием, относительным достатком, информированные, с широким кругозором и трезвым мышлением. Они весьма критически относятся к политическому порядку, сложившемуся в стране и т.д., однако их активность за редчайшими исключениями ограничена личным интересом. По словам социолога Льва Гудкова, у этой группы «...разорвана связь действий с рефлексией... Они пальцем о палец не ударят, чтобы изменить то, что им не нравится в собственной стране» [18, С.4].
Таким образом, у людей, которых в России принято относить к «среднему классу» отсутствует основная социальная характеристика – классовое сознание. И произошло это главным образом потому, что представители власти (как закрытого «сословия») не допускают этих людей к управлению обществом.
Кстати, сам же Л.Бызов задавшись вопросом «является ли малый и средний бизнес носителем либеральной парадигмы?», признает, что «если он в чем-то и заинтересован, то в первую очередь в институциональной реформе, ограничении всевластия бюрократии, улучшении работы судебной реформы. То есть в первую очередь «в завершении установления в стране неоконсервативного порядка, а не в либеральном расшатывании государственности» [4, С.40].
Сложившуюся ситуацию можно объяснить и историческими особенностями развития российского общества. В Западной Европе мелкая буржуазия веками играла «промежуточную» роль между высшими классами и народными массами, соединяла все слои населения в одно целое национальной культуры. Там она была всецело созданием городского цехового строя, которого Россия, даже в каких-либо зачатках, совершенно не знала. Купцы и промышленники в России были, но по своему происхождению, положению в обществе и государстве, влиятельности, самостоятельности они были далеки от западноевропейских буржуа.
Подводя итоги в этом вопросе нужно признать, что для модернизации в России по либеральной модели нет того, кто в идеале должен ее осуществить, то есть «среднего класса». Существуют скорее традиционные для России городские сословия, но не «класс горожан».
Другой блок проблем модернизации связан с развитием «гражданского общества. Иллюзия 90-х годов о том, что при разрушении советского государства на его обломках само собой возникнет «гражданское общество» западного типа, обернулась невиданным хаосом локализма.
Этот урок не прошел бесцельно и сегодня многие, в том числе и сама власть, по всей видимости, понимает, что анатомия социальной структуры российского общества принципиально отличается от западной, демократической. Это две разные культурные матрицы.
Так, власть и общество, в либеральной системе формируются главным образом за счет горизонтальных сетевых связей, что придает этой системе крайне устойчивое положение. В условиях кризиса власти Западе на первый план сразу же выдвигается «решетка» гражданского общества, что не дает всем вместе «упасть в пропасть».
В России государство само структурирует общество. И поэтому если государство сокрушают (в ходе революции, например), или оно перестает брать на себя эту функцию, происходит усиление негражданских, полу-общинных структур. Например, уголовные авторитеты начинают вершить суды в конфликтах населения, возникают клановые группы, на селе воспроизводятся архаичные общинные связи и т.д., что мы, собственно, и наблюдали в 90-е годы. По-своему это своеобразная защитная форма нашей культуры, но к «гражданскому обществу» она не имеет никакого отношения.
Неоконсервативные реформы, проведенные В.Путиным, в первую очередь были направлены на то чтобы сломав сопротивление локализма искусственно структурировать аморфное и рассыпающее постсоветское общество. Власть наконец-то взяла на себя функции медиатора, что нужно признать как одну из ее главных реформистских достижений. По этому поводу идет и наиболее резкая критика со стороны российских либералов. Как констатируют сотрудники Фонда Карнеги М.Липман, Н.Петров: «Тон в отношениях «власть — общество» задает прежде всего сама власть. Это не значит, однако, что она всегда действует адекватно и рационально даже в преследовании собственных интересов. В действиях власти бывает много близорукости, когда стратегические цели (кстати, четко не сформулированные и не артикулированные) приносятся в жертву конъюнктурным задачам. Кроме того, эти действия часто диктуются интересами не власти в целом, а ее отдельных групп, корпораций, даже персон. Последнее облегчается закрытостью власти, ее неподотчетностью гражданам, отсутствием содержательных публичных дискуссий относительно целей и задач государства и общества». «При всех либерально-модернизационных заявлениях власти пространство действий, политического участия для граждан не расширяется» [18, С.5].
Таким образом, нужно признать как свершившийся факт, что «гражданского общества», в классическом понимании, в России нет и по всей вероятности, еще скоро не будет.
Возвращаясь к вопросу о модернизации, хотелось бы отметить, что модернизационная риторика не должна вводить в заблуждение, поскольку одним из главных признаков как либеральной, так и консервативной модернизации является активная вовлеченность населения в эти процессы. Социологи же отмечают, что «в нынешних условиях люди значительно чаще отмечают свою принадлежность к «малой» родине, чем к «большой», то есть в определенном смысле идентифицируются скорее с локальной, чем с социетальной общностью» (Ю.Левада). Именно не вовлеченность большинства населения в общественные процессы «ведет к атомизации общества, развитию локальной идентичности за счет глобальной» [3, С.121].
Таким образом, речь может идти лишь об имитации модернизации, которую целенаправленно проводит правящий режим. По-другому вести себя власть и не может, поскольку реальная модернизация, с социальной активизацией населения России сразу же запустит процессы, которые в итоге приведут к смене элиты.
Размышляя о сложившейся ситуации в стране, к примеру, политолог В.Гельман считает тупиковой «авторитарную модернизацию «сверху» проводимую правящим «тандемом», а по оценкам некоторых либеральных экспертов вообще «чем громче звучит государственная риторика модернизации, тем очевиднее антимодернизационный характер политического и социального порядка, в котором автономная инициатива неукоснительно подавляется и граждане надежно отстранены от принятия решений» [18, С.43].
Со своей стороны хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что в данной ситуации гораздо важнее попытаться понять, чем собственно была обусловлена данная имитация.
На наш взгляд, именно попытки вернутся к прежней парадигме политического дискурса, восстановление позиций государства автоматически привели к статике характерной для традиционного общества и породили собственно проблему модернизации. В обществе практически остановился политический процесс. Как ответ на патерналистскую политику население заняло выжидательную позицию. В этих условиях власть была вынуждена начать время от времени «встряхивать» общество. Отсюда и бессмысленные, на первый взгляд, эпопеи с переименованием «милиции» в «полицию», с «переходом к Болонской системе образования», громкие ротации в верхних эшелонах власти, проект Сколково и прочие потемкинские деревни…
В действительности за модернизационной риторикой и разговорами о «переводе экономики на инновационные рельсы» скрывается бессилие власти породить реальные инновационные импульсы. Советский механизм, который позволял проводить постепенную модернизацию, сломан, а новой («капиталистической») системы не возникло. Другими словами этот институциональный тупик порожден двойственной природой неоконсервативной власти, является еще одним показателем ее переходного состояния.
Российское общество: модерн, архаика, постмодерн
Исследования показывают, что общество, личность могут отвечать на кризисную ситуацию, на опасности либо вырабатывая инновационную идею, открывающую новые творческие возможности, либо возвращаясь к старым идеям, оправдавшим себя во времена прошлых кризисов. Общеисторический смысл решений первого типа – в стремлении людей повышать эффективность собственной деятельности в соответствии с возрастающей сложностью подлежащих формулировке и разрешению проблем.
Смысл решений второго типа заключается в том, что усложнение проблем соответствующего субъекта не рождает адекватного творческого потенциала. Субъект находится во власти исторического опыта, сложившегося в более простых условиях, и, следовательно, опирается на неэффективные, неадекватные новой ситуации решения [2, С.89]. Масштабы архаизации, ее последствий определяются прежде всего значимостью в обществе ее носителей, которые в ответ на вызовы времени резко, инверсионно возвращаются к прежним ценностям [2, С.91]. По мнению А.Ахиезера в России: «Налицо историческая слабость городской культуры, городского образа жизни, городских ценностей, очагов интеллектуализации, т.е. именно того, что могло бы в перспективе стать соразмерной силой, противостоящей архаизации [2, С.91].
Идеологически близкий школе А.Ахиезера социолог К.Костюк объясняет неудачи очередной попытки «догоняющей» модернизации именно давлением архаического пласта менталитета и социальных отношений. По его мнению: «При достаточно глубоком усвоении западноевропейских модернизационных моделей Россия всегда сохраняла нетронутыми базовые структуры традиционного общества, которые и блокировали ее самостоятельное развитие. Наиболее явно противоречие между современными и традиционными чертами проявилось в тоталитарном советском обществе, которое, участвуя на равных с современными демократическими обществами в технической революции, восстановило при этом самые архаичные основы с элементами сакрализации сознания и восточного деспотизма. Демонтаж этих структур лишь изменил формы всепроникающего противоречия между архаикой и модерном, проявляющегося в многочисленных контрастах постсоветской действительности. Переплетение старого и нового, традиций и новаций здесь столь многообразно и сложно, что не позволяет применять стандартные модернизационные концепции к России» [5]. Как пишет К.Костюк: «Архаика появляется в современном обществе только из-за неспособности традиции, вытесняемой модернизацией, выполнять свои функции. Парадоксальным является то, что архаика сама может быть источником модернизации и разрушения традиции»[5]. Что в принципе, на наш взгляд, и показала «перестройка».
Размышляя об архаике в СССР, он приходит к выводу, что: «Советское государство даже в сталинский период имело конституцию, опиралось на представительские органы власти – Советы, претендовало на роль защитника справедливости, демократии, интернационализма, прогресса. Было в нем и институциональное разделение властей – исполнительной, законодательной, судебной. Все строение социальных отношений пронизывал принцип «демократического централизма», ответственности нижестоящих органов перед вышестоящими. Партийные и государственные органы были, в конечном счете, выборными, представительскими, коллегиальными. Даже репрессии имели свою правовую форму, фиксировались в документах и ни в коем случае не были проявлением отсутствия права.
След архаики заключался лишь в том, что все это не работало…» [5].
Подобная оценка советской цивилизации, на наш взгляд, носит дискуссионный, однобокий характер. Поскольку с точки зрения традиционалистской парадигмы, «соборные» институциональные механизмы в СССР как раз свои функции органично выполняли. Советское общество хоть и медленно, но постоянно модернизировалось.
Кроме того, по определению того же А.Ахиезера: «Архаизация - всегда попытка уйти от сложности медиации и вернуться к простоте господства инверсии» [2, С.91]. Однако как пишет С.Кордонский именно: «Сословная структура СССР в результате стремления к социальной справедливости в распределении ресурсов оказалась чрезвычайно сложно устроенной [14, С.54].
Анализ политической архитектуры современного российского общества – наличие институциональных форм развитых западных государств, создание псевдо КПСС («Единой России»), контролируемой Государственной Думы, формальная многопартийность и т.д. – показывает, что именно эта система нефункциональна, причем как с точки зрения «соборного», так и либерального идеала.
Именно смешение стилей, разрыв социального и культурного пространства, попытки со стороны действующего режима сформировать гибридные нравственные идеалы и идеологические конструкции создают в России «ситуацию постмодерна». Что является верным признаком архаизации политических и социальных практик. Яркая черта постсоветизма - шизофренический политический дискурс власти и различных сегментов общества. Неоконсерватизм – стилистический тупик, неспособность к плодотворному институциональному творчеству.
Характерной чертой постсоветской политической системы и культуры, в отличие от советского времени, является стремление к максимальному упрощению, социальному примитивизму, что и есть результат давления архаики. И видные представители российской творческой и научной интеллигенции эту разницу культур видят и осознают. К примеру, известный кинорежиссер Карен Шахназаров выступая в программе «Линия жизни» выразил в принципе очевидную мысль, «что советская киноиндустрия была феноменом мировой культуры, российское же кино таковым назвать трудно». Независимо от отношения к «тоталитарному» прошлому, сегодня уже для многих ясно, что именно разрыв с советской культурной традицией привел катастрофическому провалу и 25-летнему творческому бессилию. Это порядочный срок. Причин этому можно выделить несколько. Например, исчезновение творческой интеллигенции не как социального, а как особого культурно-исторического феномена общества традиционного типа.
На наш взгляд, сегодня уже можно сделать уверенный вывод о том, что именно разрушение холистского мироустройства ведет не только к разложению национальной интеллигенции и «соборного человека», но и самого народа как субъекта истории. В результате этого социокультурного разрыва возникает аморфная масса «общества потребления», которая, по всей видимости, не может порождать прослойку способную генерировать высокую культуру.
В этих условиях философские рассуждения президента Д.Медведева о постсоветском человеке как о раскрепощенной и «сложной личности» могут вызвать только горькую улыбку.
В целом, по мнению Л.Бызова «неоконсервативная волна» в современной России во многом воспроизводит архаику, в том числе дохристианскую» [3, С.119]. На наш взгляд, нынешняя действительность вызывает больше аналогии с Московским царством или с бироновщиной, когда за фасадом карнавальной жизни скрывалась полуразоренная империя.
Таким образом, говоря о главных характеристиках произошедшей в России «неоконсервативной революции» можно выделить следующие моменты:
1. восстановление сословного типа общества с элементами классовых отношений.
2. претензия на статус сверхдержавы на мировой арене и воспроизводство принципов имперской геополитики.
3. становление распределительной экономики со слабыми рыночными отношениями.
4. модернизация «сверху» и искусственное структурирование российского общества.
5. контроль над СМИ и формирование государственной системы по манипуляции массовым сознанием.
6. восстановление патерналистской политики.
7. победа над регионализмом и введение прямого административного управления регионами.
8. ликвидация института выборов и создание иерархической вертикали власти.
9. курс на деполитизацию этничности, тенденция к укрупнению административных территорий и попытки сформировать российскую политическую нацию.
10. отход от либеральной монетаристской экономической политики.
11. восстановление холистской парадигмы (соподчиненности частей целому) и попытки преодолеть социальную аномию.
12. стремление создать неоконсервативную идеологию и внедрить ее в массовое сознание.
13. изменение «категорий очевидности» в российском социуме.
14. имитация советской и либеральной модернизации.
Заключение
Поводя итоги исследования можно сделать следующие общие выводы. Произошедшая «неоконсервативная революция» в России характеризуется своей незавершенностью. В результате процессов запущенных неоконсервативными реформами восстановилась внешняя форма характерная для «традиционного общества», которая, тем не менее, лишена реального содержания. Несоответствие между «демократическим фасадом» и цивилизационной матрицей общества (которая сохранилась практически в «старом» виде), является главной причинной создающей условия для институционального тупика, поскольку двойственный характер политического дискурса задает два прямо противоположных друг другу вектора развития. Едва установившая политическая стабильность, возврат к традиционной патерналистской политике, параллельно с ухудшающимся экономическим положением населения, ведут к достаточно заметному росту фундаменталистских настроений в обществе. Россияне ждут от власти реальных, а не имитационных действий в решении социальных проблем. В этих условиях, как ни парадоксально это звучит, даже стабилизация общего состояния будет создавать предпосылки для возникновения революционной ситуации в стране, а значит угрожать существованию правящего режима.
Ясно одно - неоконсерватизм крайне неустойчивое и переходное состояние общества, который рано или поздно будет преодолен. И процесс этот завершится либо созданием в России либерального общества с рыночной экономикой и развитой системой «гражданского общества», либо очередной «консервативной революцией».
Говоря о перспективах собственно «консервативной революции» необходимо признать, что «субъектность, связанная с мифами и ценностями советского традиционализма, является отмирающей, что исключает регенерацию коммунистического фундаментализма в какой бы то ни было форме» [3, С.119]. Безусловно также, что не регенерируем и дореволюционный традиционализм, что делает бесперспективной попытку восстановления субъектности досоветского патриархально-православного строя [3, С. 119]. Но об этом никогда серьезно речь и не велась среди традиционалистов, поскольку это противоречит как здравому смыслу, так и принципу историзма. В перспективе возможно появление лишь новой формы традиционализма с сохранением жизнеспособных традиций советского и дореволюционного периодов.
Необходимо также признать, что объективных предпосылок для реализации консервативной революции в России в настоящий момент нет. Общество только вышло из мобилизационного состояния 90-х годов и еще долго не будет готово для нового витка институционального творчества. Однако утверждать, что «происходящая на наших глазах в стране «неоконсервативная революция», окончательно хоронит перспективы «консервативной революции» с воссозданием традиционных русских доминантов» [3, С. 146], на наш взгляд, пока еще рановато.
Независимо от состояния общества жизнь в любой момент может внести свои радикальные коррективы. Детонатором для «традиционного» большинства может стать, к примеру, как очередной мировой экономический кризис, так и обвальная деградация всей системы жизнеобеспечения страны, что вероятнее всего автоматически довершит «неоконсервативную революцию». И опасность этой ситуации в том, что при развитии такого сценария могут дать о себе знать самые крайние формы традиционализма, потенциальная сила которого притаилась в глубинных пластах российской «почвы».
А.М.Буранчин, кандидат исторических наук, завотделом этнополитологии Института гуманитарных исследований АН Республики Башкортостан.
Список литературы:
1. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Т.2. М., 1991.
2.Ахиезер А.С. Архаизация в российском обществе как методологическая проблема // Общественные науки и современность. 2001.№2.
3. Бызов Л.Г. Социокультурная трансформация российского общества и формирование неоконсервативной идентичности // Мир России. 2002. №1.
4. Бызов Л.Г. «Неоконсервативная волна» в современной России: фаза очередного цикла или стабильное состояние? // Мир России. 2010. №1.
5. Костюк К.Н. Архаика и модернизм в российской культуре // http://www.rir.ru/socio/scipubl/sj/sj3-4-99.kost.httml.
6. Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998.
7. Гусев В.А. Консервативные идеологии // Социологические исследования.1994. № 11.
8. Борисов Н.С. Российская версия традиционализма // Традиция и русская цивилизация. М.: Астрель: АСТ: Транзинкнига, 2006.
9. См. например: Дугин А. Владимир Путин и консервативная идеология» // Российская газета. 20.05.2003.
10. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990.
11. Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993.
12. Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М.: «Наука», 1994.
13. Аверьянов В.В. Разные консерватизмы, разные традиционализмы //«Православие.Ru».
14. Кордонский С.Г. Сословная структура постсоветской России. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2008.
15. Дугин А. Консервативная революция. М., 1994.
16. Молодяков В.Э. Консервативная революция в Японии: идеология и политика. М., 1999.
17. Бессонова О. Раздаточная экономика России. Эволюция через трансформацию. М.: РОССПЭН, 2006.
18. Общество и граждане в 2008-2010гг. Рабочие материалы. 2010. № 3.
19. Государство-копорация // Материалы заседания клуба «Красная площадь». М., 2006.
20. Шевцова Л. Одинокая держава: Почему Россия не стала Западом и почему России трудно с Западом // Моск. Центр Карнеги. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010.
21. Гельман В. Политические партии в России: от конкуренции — к иерархии // Полис. 2008. № 5.
Вернуться назад