СТРУКТУРА РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ ГОРОДСКОГО И СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ  РОСТОВСКОЙ ОБЛАСТИ

© 2010 г. Г.С. Денисова

В статье рассматривается одна из актуальных проблем современной отечественной социологии – перспективы конструирования региональной идентичности. Автор показывает региональную идентичность как важный фактор гражданской активности и источник федерализма и объясняет политическую обусловленность крайне слабого развития этого вида идентичности в современном российском обществе. В работе изложены результаты эмпирического исследования структуры социальной идентичности, роль и место в ней регионального компонента, а также пространственно-географическое понимание Юга России как макрорегиона. Исследование проводилось среди городского и сельского населения Ростовской области.

Ключевые слова: социальная идентичность региона, структура идентичности, этничность, локальность, макрорегион, сельское и городское население.

The article deals with one of the most burning issues in Russian contemporary sociology – that is the prospects of regional identity constructing. The author shows regional identity both as a key factor of civil activity and a source of federalism, and explains extremely weak development of this type of identity in modern Russian society by political reasons. The articles presents the results of empirical research of the structure of social identity, the role of regional components in it, and the territorial and geographic understanding of the South of Russia as a macroregion. The research was carried out among urban and rural population in Rostov Region.           

Keywords: social identity of a region, identity structure, ethnic belonging, locality, macroregion, rural and urban population.

Ведущие современные теоретики в качестве одной из главных проблем, возникшей в конце ХХ в., выделяют поиск идентичности. Ее актуальность для ведущих стран мира обусловлена переструктурированием  мировой системы, распадом СССР и усилением интеграционных процессов в Западной Европе [1; с. 15-20]. В этот период Россия вступила на путь кардинального изменения принципов организации экономической и политической жизни, а, следовательно, – и системы социетальных ценностей, которая определяет и цели социального функционирования, и систему поведенческих норм. Глобализация, вызвавшая усиление неопределенности социальных отношений, нарастание индивидуализации, вызвала во всех развитых странах мира кризис идентичности. Понятие «идeнтичнoсть» (oт aнгл. identity – тoждeствeннoсть) было введено в научный оборот в ХХ в. психологами (в рaбoтaх З. Фрeйдa, Э. Эриксона, Э. Фромма). Главное содержание – отождествление индивида с более широкой группой, его общность и принадлежность к группе: «Индивид может быть физически одинок, но при этом связан с какими-то идеями, моральными ценностями или хотя бы социальныи стндартами – и это дает ему чувство общности и “принадлежности”» [2; с. 26].

Кризис идентичности имеет глобальный характер, хотя в каждой стране его проявления имеют специфику, и вызывает различные социальные последствия. В России он был обусловлен одновременно изменением географических и политических параметров государства в начале 90-х гг. ХХ в. и связанным с этим изменением статуса страны в системе международной отношений, с одной стороны; и, с другой стороны, – с изменением базовых социетальных ценностей культуры. Важными проявлениями идентификационного кризиса в России выступают мировоззренческий раскол общества в 90-е годы, отразившийся в утверждении тезиса: «Мы не знаем общества, в котором живем», поисках национальной идеи, адекватной  новым социально-экономическим условиям; и размытость социально-пространственной  идентичности по оси: страна – макрорегион – регион – локальное поселение. 

Исследования идентичности россиян начала XXI в. показывают, что национально-этнический фактор оказался в системе «мы–идентификаций» гораздо важнее, чем гражданский. С россиянами устойчиво отождествляли себя в полтора раза меньше число респондентов, чем с людьми той же национальности. Однако, по утверждениям исследователей, это свидетельствует не о большей значимости национального фактора в жизни россиян, а о большей напряженности  в сфере межэтнических отношений, нежели в сфере отношений межгосударственных [3; с. 11]. В итоге ощущаемой в межэтнических отношениях напряженности противоположности «Мы» – «Они» «мы–идентификация» по национальности заметно обгоняла гражданскую. В то же время для «я–индентификаций» последняя оказывается намного важнее этнической.

В сравнении с достаточной разработанностью мировоззренческого (духовного) аспекта идентичности, трансформация ее социально-пространственного (географического) аспекта исследована недостаточно. Известно, что географическая характеристика является одним из элементов идентичности любого народа, который постоянно определяет себя в пространстве. При этом уровни географического самоопределения  оказываются весьма разнообразными, а зачастую совершенно противоречивыми. В Закавказье, например, рядом живущие грузины и азербайджанцы идентифицируют себя с Европой в разной степени, также как русские, понимая неопределенность положения своей страны, называют себя то европейцами, то евроазиатами, но почти никогда азиатами. Наиболее ярко смена географических образов в общественном сознании проявляется в трансформационные периоды. Пространственная (территориально-региональная) идентичность также имеет примордиальный характер и поэтому может выступать конкурирующей по отношению к этническому параметру. 

  Запаздывание рефлексии по поводу значимости и кризиса социально-пространственной идентичности объясняется преимущественно политическими причинами, которые укоренены в специфике конструирования федеративного устройства в России. В его основе лежит понимание политической элитой принципов пространственной стратификации общества, единицами которой являются административно-территориальные образования (регионы), и целей их конституирования. В качестве цели регионализма может выступать расширение политической автономии отдельных частей государства; регионализм может рассматриваться также как инструмент преодоления значительных социально-экономических различий между центром и периферией. Но регионализм формируется также и «снизу», как стратегия территорий, направленная на защиту собственных интересов. И в этом качестве регионализм выступает необходимым условием формирования гражданского общества и федеративного порядка. Авторитарный  политический режим советской системы выступал тормозом утверждения регионализма «снизу» и, соответственно, региональной идентичности.         

 С момента основания советского государства на протяжении всего XX века постоянно предпринимались попытки, направленные на оптимизацию административно-территориального построения страны. Главной  проблемой при этом было сохранение централизованного управления территориями при реализации внешней формы федеративного устройства, организованного по национально-территориальному принципу и декларировавшего определенную политическую автономию регионов. Противоречивость этого подхода в сочетании с институтами раздаточной экономики [4; 29-41] обусловила недоверие субъектов управления в системе взаимодействия «центр - территория (периферии)», которое за многие десятилетия приобрело устойчивость традиции. В качестве территорий выступали, как правило, единицы административно-территориального (области, края) и  национально-территориального управления  (союзные, автономные республики и края).  

Понятие «регион» стало использоваться достаточно широко по мере обострения экономических проблем и разработки стратегии мобилизации различных ресурсов для совершенствования управления экономическим развитием страны. Формирование единого народно-хозяйственного комплекса обусловило укрупнение территорий, выстраивания горизонтальных экономических связей между единицами административно-территориального управления. Так было в 60-70-е годы, когда понятия «регион» и «макрорегион» активно вошли в тезаурус экономической политики и экономической науки. Так произошло в середине кризисных 90-х годов, в период которых потребовалось юридическое закрепление этого понятия.

В эти годы в политической риторике одновременно присутствуют и конкурируют конструкты национальной (в коннотации регулирования межэтнических отношений) и региональной политики. Различие в подходах огромно, хотя внешне оно проявляется, преимущественно, в расстановке различных акцентов: в первом случае доминантой выступает разрешение проблем развития народов огромной страны, во втором случае – актуализируется управление территориями,  при  достаточном дистанцировании от этнической специфики населения этих территорий.

В Концепции «Основные положения региональной политики в Российской Федерации», утвержденной в июне 1996 г., регион определялся как «часть территории РФ, обладающая общностью природных, социально-экономических, национально-культурных и других условий». В качестве регионов были определены субъекты РФ, наделенные конституционным статусом и соответствующими государственными органами управления. Каждый из регионов непосредственно взаимодействует с федеральным центром, что делает структуру территориального управления довольно громоздкой. Разрушение в первой половине 90-х гг. народно-хозяйственного комплекса СССР сказалось также и на разрыве горизонтальных связей между регионами (областями, краями, республиками). Эти две причины – громоздкость управления несколькими десятками территориальных субъектов и разрыв горизонтальных связей между ними, - существенно затрудняют экономическое развитие как на региональном, так и на федеральном уровне. В качестве ответной реакции они вызвали стихийный процесс выстраивание горизонтальных межрегиональных связей на уровне субъектов федерации. Иными словами, в условиях формирования рыночных отношений сработал механизм самоорганизации более крупных территориальных образований – макрорегионов. В новых условиях были воспроизведены созданные в 60-е годы экономико-территориальные районы: Северо-Западный, Центральный, Центрально-Черноземный, Волго-Вятский, Поволжский,  Северо-Кавказский, Уральский, Западно-Сибирский, Восточно-Сибирский, Дальневосточный. Эта реконструкция реализовалась в формировании экономических объединений: «Сибирское соглашение», «Центрально-Черноземная Ассоциация», Ассоциация «Большая Волга», Ассоциация «Северный Кавказ» и др. Восстановление данных социально-экономических макрорегионов свидетельствует о найденной в 60-е годы оптимальной форме организации территориального районирования. В модифицированной конфигурации эти экономико-территориальные структуры были закреплены в Указе Президента РФ как Федеральные округа (2000 г.).

Характерной особенностью конструирования макрорегиональных структур и в 60-е, и в 2000-е гг. является их вспомогательная роль и юридическая незавершенность их  создания. Так, крупные  экономические районы были созданы  по постановлению ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 12.04.1961 и от 19.09.1963  для планирования экономического развития и статистического мониторинга реализации планов.   С некоторыми изменениями (введением новых районов, например, Калининградского) эта сетка экономического районирования функционирует до настоящего времени, но преимущественно – для агрегации социально-экономической информации по субъектам РФ. В 2000 г. в соответствии с Указом Президента РФ В.В.Путина № 849 «О полномочном представителе Президента Российской Федерации в федеральном округе» (13.05.2000) были созданы 7 Федеральных округов (а с 19.01.2010 г. – введен еще Северо-Кавказский ФО). Их создание было направлено на решение не экономических, а политико-административных задач: «В целях обеспечения реализации Президентом Российской Федерации своих конституционных полномочий, повышения эффективности деятельности федеральных органов государственной власти и совершенствованием системы контроля за исполнением их решений…». Характерно также и то, что реализация этой цели потребовала укрупнение территорий контроля Полномочных представителей Президента РФ: если раньше такие представители находились в каждом субъекте федерации, то теперь в зону ведения Полномочного представителя попадали ряд субъектов (они уже и так выделялись как административно-территориальный комплекс по экономическим показателям и по организации военных округов, хотя не совпадали с ними по составу). Вместе с тем и экономические макрорегионы, и Федеральные округа не являются конституционными компонентами административно-территориального деления.

Таким образом, налицо длительно формирующееся латентное противоречие: стихийно развиваются «снизу» (от субъектов федерации) экономические макрорегиональные связи, параллельно с этим «сверху» учреждаются профильные макрорегиональные структуры, которые позволяют оптимизировать управление. Однако обе эти тенденции не входят в резонанс, и не происходит конституционного оформления макрорегионов. 

Неустойчивый статус макрорегиона в системе российского государственного управления объясняет также и слабую распространенность макрорегиональной идентичности. Период «парада суверенитетов» в России показал, что макрорегиональная целостность как и соответствующая идентичность может подпитывать сепаратизм территорий (здесь легко вспоминается идея Дальневосточной или Уральской республик).

Вместе с тем, об актуальности тенденции формирования макрорегионов свидетельствует мотивация выделения нового Федерального округа – Северо-Кавказского: Полномочный представитель Президента РФ по этому округу наделен полномочиями, позволяющими разрешать проблемы экономического развития всей совокупности национально-территориальных субъектов РФ, включенных в этот округ как единого целого, т.е. как макрорегиона. Следует подчеркнуть также и позитивное отношение к этому преобразованию со стороны исполнительных (включая президентов) и законодательных органов этих республик.

Описанное противоречие - актуальность указанной тенденции, с одной стороны, и незавершенность статуса макрорегионов, с другой, - свидетельствует о достаточно высоком уровне готовности населения и региональных управленческих структур к легитимации макрорегионов и конструированию макрорегиональной идентичности населения. В этой ситуации решение вопроса о конструировании и укреплении социально-территориальной идентичности (макрорегиональной и региональной) определяется субъективным фактором - оценкой ее необходимости и политической волей реализации этого направления идеологической политики со стороны управленческих структур разного уровня. Оценка, в свою очередь, в значительной степени определяется сложившимися стереотипами. В частности,  гражданственная идентичность, с акцентом на социально-политических характеристиках историко-культурной общности в целом, рассматривается как доминирующая, которая может быть ослаблена по мере укрепления разного рода локальных (этнических, поселенческих) и социально-территориальных   (региональной и макрорегиональной) видами идентичности.

Необходимость преодоление этого стереотипа в настоящее время объясняется внешним фактором: Россия активно входит в систему глобальной экономики и поэтому должна занять сильные позиции на международных рынках, что предполагает освоение статуса одного из мировых центров притяжения трудовых ресурсов. Миграционные процессы последних двух десятилетий показали не только не готовность управленческих структур к регулированию миграционных потоков, но и не готовность населения принимающих территорий к адаптации новоселов. Эта установка проявилась, в первую очередь, на уровне психологического отторжения иммигрантов, мигрантофобии и ксенофобии. В различных социологических опросах они  проявляются как страхи того, что приток иммигрантов разрушит сложившиеся традиции, изменит поведенческие паттерны и привычную среду обитания. Эти социальные установки производны от неустойчивости социально-территориальных общностей, которая выражена также и в  отсутствии устойчивых социально-территориальных идентичностей. 

Рассмотренная ситуация показывает наличие двух позиций, объясняющих актуальность активной деятельности по конструированию и укреплению социально-территориальных идентичностей:

1) внешней, поскольку освоение Россией статуса активного игрока на мировом рынке труда с необходимостью требует укрепления социально-территориальных идентичностей разного уровня;

2) внутренней, поскольку реальный федерализм базируется на институтах гражданского общества  периферийных территорий, а их укрепление отражается в усилении региональной (макрорегиональной) идентичности.

Вместе с тем, незавершенность конституирования макрорегионов проявляется в достаточно слабой выраженности макрорегиональной идентичности в представлениях самого  населения. Верификация этой гипотезы осуществлялась в процессе изучения социальной идентичности населения Ростовской области, которая на протяжении ряда десятилетий выступала в качестве интегрирующего центра Северо-Кавказского социально-экономического региона, а с 2000 г. – Южного федерального округа. Методом стандартизированного интервью было опрошено 1500 жителей: 1100 респондентов представляли 4 сельских района, которые в последние два десятилетия формируются как новые поликультурные центры (Верхнедонской -  300 чел., Волгодонской  - 300 чел., Сальский -  300 чел., Азовский - 200 чел.), и 400 респондентов было опрошено в г.Ростов-на-Дону. В выборке были пропорционально представлены основные половозрастные и образовательные подгруппы.

В процессе статистической обработки данных были рассчитаны показатели распространённости идентификации на индивидуально-личностном («Я-идентичность») и групповом («Мы-идентичность») уровнях среди населения г. Ростов-на-Дону и сельских районов Ростовской области. Структурные уровни  я-идентичности были представлены в 34 эмпирических индикаторах.

Полученные количественные результаты убедительно свидетельствуют, что и по уровню распространённости, и по степени важности уростовчан доминирует государственно-гражданская идентичность. Позицию «гражданин России» выбрали в числе 10 самых важных 80,3 % ростовчан, и ещё 43,1 % из них поставили её на первое место. Я-идентификация с государством по распространённости конкурирует с такимипервичными человеческими идентичностями, как семейные и гендерные (67,3 % и 60,1 % соответственно). Они также лидируют и в общих процентных показателях ранжирования степени значимости.

Я-идентификация по конфессиональному признаку занимает пятое место по степени представленности и характерна для 40,6 % опрошенных. Но в ответах респондентов-православных она не занимает первых по степени важности позиций. Респонденты, указавшие свою идентичность с католической или мусульманской верой, поставили ее на первые места в рейтинге.

В десятку самых распространённых попадает и региональная идентичность, а конкретно её мезо- и макроуровень. Позиции «житель Ростовской области» и «житель Юга России» выбрали 38,3 % и 36,4 % опрошенных ростовчан. Ещё 14,8 % опрошенных ростовчан идентифицируют себя с жителем Северного Кавказа. В то же время локальная идентичность набрала менее десятой доли ответов (7 %).

Очень близко к макрорегиональной идентификации располагается и соотнесение респондентов со своей этнической группой. Достаточно значимое место этнической идентичности характерно для 36,2 % жителей г. Ростова-на-Дону. Вместе с тем национальный компонент занимает больший удельный вес среди первых мест в рейтинге, чем комплекс региональных идентичностей.

Анализ рейтинга я-идентификаций среди жителей сельских районов Ростовской области показывает, что и здесь наиболее сильны гражданственные (76,1 %) и примордиальные комплексы идентификаций (семейные – 71,2 % и гендерные – 63,7 %). Для структуры идентификаций сельских жителей  характерна большая выраженность локальности и этничности. В сельской подвыборке параметр «представитель своего народа» выбирают около половины опрошенных (45,6 %), что относится к четвёртой по степени распространённости позиции, тогда как в городском сегменте этническая идентификация располагается на 9 месте. Самоотождествление с жителями своего села характерно ещё для третьей доли населения Ростовской области (33,2 %), что соответствует 8 месту в рейтинге распространённости. Аналогичный параметр среди ростовчан собирает менее десятой доли опрошенных и занимает 20 место в рейтинге.  

Эмпирические результаты опроса по блоку групповых идентифи­каций показывают, что как среди городского, так и среди сельского населения по частоте выбора на первое место выходят ре­альные группы повседневного общения (сверстники, единомышленники, товарищи по работе). С ними усиленно соревнуются конструируемые сообщества (государство, этнос, регион). А именно, большой процент жителей Ростовской области выбирают в качестве близких малые «близкие» группы: людей своего поколения (58,5 % среди ростовчан и 51,3 % среди сельского населения), своей профессии (24,0 % и 30,6 % соответственно). Но важ­но и то, что достаточно высокий процент горожан указы­вают на сильную эмоциональную близость к гражданско-государственному сообществу (30,8 и 38,0 %).

На групповом уровне региональная идентификация проявляется у четверти горожан и уже у трети сельских жителей. Так, население Ростовской области своей «мы-группой» считают 16,6 % респондентов первой группы и 26,5 % – второй, а жителей Юга России – 8,2 % и 8,8 % опрошенных соответственно. Декларируют близость с этническими и конфессиональными группами ещё по десятой доле опрошенных двух групп.

Необходимым условием формирования региональной идентификации является соотнесение индивида с определенной общностью, локализованной в границах конкретного региона. Причины появления этих границ могут быть разными, однако определяющим поводом самопричисления индивида к данной территориальной общности является относительно устойчивая социокультурная гомогенность идентификационных признаков этого региона. Поэтому в инструментарий социологического исследования вводился отдельный блок вопросов, направленных на выявление специфики локальности, проявляющейся через восприятие опрошенными различных уровней территориальной целостности региона.

В ответе на вопрос: «Что Вас объединяет с людьми, проживающими в Вашей местности?» основная часть опрошенных двух групп отмечает общность территории. Около трети ростовчан на второе место по числу указаний выносят позицию единого языка, тогда как для сельских жителей более важными оказываются схожие обычаи, традиции и образ жизни.

В то же время набор качеств и особенностей, отличающих население Ростовской области, концентрируется, по мнению респондентов, преимущественно вокруг любви к своей земле, причём эта позиция менее выражена в сегменте ростовчан (32,9 %), чем в сельской группе (46,3 %).  Примерно в равной степени респонденты двух групп (22-24%) в качестве дифференцирующего признака называют открытость и простоту в общении. В то же время характеристику «чувства юмора» чаще выбирают городское население (23,5 %), а «почитание казачьих традиций» – сельчане (23,8 %).

Когнитивным компонентом региональной идентификации выступает представление жителей Ростовской области о территориальном составе Юга России. В исследовании респондентам предлагалось указать на карте-схеме региона те территории, которые, по их мнению, относятся к южно-российскому региону. Полученные эмпирические данные фиксируют, что основная часть ростовчан и сельских жителей воспринимают в границах  Северо-Кавказского экономического региона – Ростовская область, Краснодарский, Ставропольский края и республики Северного Кавказа (42,7 % в первой группе и 39,3 % – во второй).

На втором месте по числу представлений располагается позиция административно-территориального устройства ЮФО в границах 2000 – 2010 гг. (указанные выше области, края и республики, а также Волгоградская, Астраханская области и Калмыкия), но более выражена она у сельского населения (27,3 % и 36,3 % соответственно). А также ещё четвёртая часть жителей г. Ростова-нп-Дону и только пятая часть сельчан представляет себе Юг России как состоящий из традиционной «русскоязычных» районов – только Ростовская область, Краснодарский и Ставропольский края.

Специфику локальности выявляют ответы респондентов на вопрос: «Какая характеристика в наибольшей степени отражает свойства Ростовской области как особого социально-территориального комплекса?». Полученные результаты демонстрируют, что особых различий между ответами населения областного центра и сельских районов не наблюдается. Более половины опрошенных двух групп рассматривают область как неотъемлемую часть Юга России (60,7 % в первом сегменте и 59,6 % – во втором), ещё около пятой части опрошенных включают её в территориальную структуру Северного Кавказа (22,0 % и 21,2 %). Глобальная региональная идентичность с европейским или евразийским сообществом встречается гораздо реже. Определяют Ростовскую область как часть Европейской России 7,9 % горожан и 13,8 % сельских жителей, а как неотъемлемую составляющую Евразийского региона 8,2 % опрошенных первой группы и только 3,2 % – второй.

Не выявляется особых различий между городскими и сельскими жителями в отношении тех характеристиках, которые объединяют Ростовскую область и Северный Кавказ. Больше половины опрошенных определяют в качестве интегрирующих регион факторов полиэтничность населения (64,0 % в первой группе и 54,7 % – во второй), около трети говорят об общем историческом прошлом(30,4 % и 28,0%). Ещё примерно по пятой доле опрошенных в качестве основы для интеграции обозначают позиции близости экономических связей предприятий и хозяйств Ростовской области и других краев и республик (по 19,4 %) и родственных связей населения области с населением Северного Кавказ (16,8 % и 23,2 % соответственно).

Положение Ростовской области в таком сложном в геополитическом отношении регионе нашей страны задиктовывает определённый набор функциональных ролей, которые она должна исполнять. С точки зрения опрошенного населения, область должна интегрировать Юг России посредством развития экономических связей (32,2 % в городской подгруппе и 28,4 % – в сельской) и посредством управленческого администрирования (31,5 % и 29,2 % соответственно). Ещё около пятой части опрошенных рассматривают Ростовскую область в качестве объекта для позиционирования регионального потенциала и этнокультурной специфики остальному российскому населению. Выявляется некоторое различие в отношении к вопросу возрождения казачества, значимость которого немного выше в сельской подгруппе (15,2 % протии 20,5 %).

Такая интегративная роль Ростовской области, с точки зрения её населения, определяет взгляды респондентов в отношении тех структур и групп, которые способствует объединению людей в регионе. На первом месте по числу ответов располагаются административные органы: сумма 1 и 2 позиции составляет 30,8 % среди городского населения и 50,7 % – среди сельского. Но на второе место выходят неформальные лидеры и неформальные организации: сумма позиций 4-6 у ростовчан составляет 2,7%, у сельских жителей – 19,3%. Третье место среди городских жителей занимают образовательные учреждения и учителя (15,2 %), сельчане же не видят в этом институте интегрирующего потенциала.

Предпринятое исследование было направлено на выявление основных компонентов региональной идентичности в массовом сознании населения Ростовской области, областной центр которой – г.Ростов-на-Дону на протяжении последнего полувека выступал в качестве неформального и формального (с 2000 г.) центра Юга России. Данный статус формировался, скорее, как символический, тем не менее, дислокация здесь ряда инфраструктурных компонентов – транспортного узла, комплекса высших учебных заведений, промышленного комплекса, штаба военного округа, управления гидрометеорологической службой, таможенного управления  - ориентированных на обслуживание Юга России в целом, выступали реальным основанием формирования представлений о макрорегионе. Официальное обозначение территориальных границ макрорегиона в качестве Южного федерального округа, утверждение его центра в г. Ростове-на-Дону и размещение здесь штаб-квартиры Полномочного представителя  Президента РФ по Южному федеральному округу и центров окружного управления ряда ведомств актуализировали межрегиональные связи. Эти, больше формальные,  шаги в сфере выстраивания горизонтальных связей межрегионального уровня, сопровождались робкими шагами в сфере формирования общего медийного пространства макрорегиона.

Не следует сбрасывать со счетов также и стихийно формирующиеся межрегиональные связи, вызванные острыми социально-политическими проблемами (военными событиями в Чечне, Пригородном районе Владикавказа, разрушение промышленного производства в республиках), вызвавшими миграционный отток населения. Значительная часть выезжающего населения оседала на территории Ставропольского и Краснодарского краев, Ростовской области. Резкое сужение рынка труда в республиках также стимулировало трудовую миграцию населения из республик в соседние края и области, включая Астраханскую и Волгоградскую.   

Иными словами, в последние два десятилетия, вопреки утвердившемуся за советский период национально-территориальному принципу в территориальном управлении, стихийно пробивается тенденция формирования макрорегиона. Её носителями выступает население этих территорий, связанное одной судьбой. На Юге России в силу целого ряда обстоятельств – высокой этнокультурной мозаичности населения, амбивалентности исторической памяти, сохраняющей позитивные и негативные события совместной истории, межэтнической конкуренции в сфере социально-политических отношений и др. – эта тенденция встречает массу препятствий объективного и субъективного характера. 

Тем не менее, результаты исследования показывают утверждение в общественном сознании представлений о Юге России как определенном макрорегионе. Анализ собранного эмпирического материала показывает невысокий уровень влияния этнокультурного, конфессионального и миграционного факторов на формирование гражданской идентичности, которая занимает доминирующие позиции в «Я-идентичности»  представителей всех подгрупп (поселенческих, возрастных, этнических) опрошенных.

Наряду с общегражданской  идентичностью формируются представления о солидарных группах, которые образуют структуру социально-групповой идентичности («Мы-идентичность»). Анализ эмпирического материала показал, что даже в достаточно однородной этнокультурной среде важную роль в групповой идентичности в сельских территориях играет этническая и конфессиональная идентичность. Именно эта позиция проявляется и используется в мобилизационных технологиях в этнополитических конфликтах на Юге России, что заставляет обращаться к поиску социальных технологий, снижающих роль этнического и конфессионального фактора в групповой идентичности.

Такой технологией является конструирование макрорегиональной идентичности («Мы – жители Юга России», «Мы – южане»), в силу того, что территориальное самоопределение выступает альтернативой по отношению к этническому и конфессиональному компонентам в структуре групповой идентификации.  Поэтому стратегия, направленная на усиление роли общегражданской идентичности при одновременном снижении влияния  этнического компонента в самоидентификации, требует разработки и целенаправленного проведения долгосрочной программы, направленной на формирование макрорегиональной идентичности, которая позволяет эффективно соединить общегражданский и этнический компоненты. Конструирование макрорегиональной идентичности можно рассматривать как своеобразный промежуточный этап формирования общегражданской идентичности, ее конкретизацию, и одновременно - как ресурс ее «прочности» в сложных ситуациях этнополитических отношений. Данное обстоятельство особенно актуально для полиэтничных северокавказских республик.

Литература

1. Тренин Д. Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад». М., 2006.

2. Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1995.

3. Российская идентичность в Москве и регионах. М., 2009.

4. Термин введен Бессоновой О. Раздаток как нерыночная система / Известия СО РАН. Серия: Регион: экономика и социология. - 1993. - Вып. 1.