Институциональная структура политической системы современного социума и ее развитие

Основой, центральным элементом политической системы зачастую считается политическая организация общества, (то есть, особым образом организованная часть не только социума, но и самой политической системы общества). Такой подход, полагаем, позволяет эффективно применять институциональный метод исследования. Его преимущество заключается в том, что в его рамках исследователю-политологу предлагается уйти от достаточно часто встречающего и весьма традиционного рассмотрения структуры политической системы (поскольку чаще считается, что политическая система общества состоит из государства, политических партий, социально-политических институтов, общественных организаций и объединений[1]).

Я не собираюсь данную точку зрения опровергать. Скорее наоборот, эту позицию следует лишь уточнить и в значительной степени дополнить в рамках современного неоинституционализма[2]. Такой вывод сделан потому, что институты, построенные на естественно-правовых принципах, оказались значительно эффективнее институтов, построенных на позитивистских принципах[3] («позитивистские» принципы основаны на понятии закона как функции власти). То есть, и англо-американская, и французская система новых (начиная с XVIII – XIX веков) институтов базируется на допущении о надгосударственном, надвластном происхождении основных законов и прав и на отсутствии права у государства изменять эти основные законы, если при этом ограничиваются основные права граждан.

Известно, что институционализм и неоинституционализм как течения научной мысли возникли в экономической теории и преимущественно описывали процессы возникновения и функционирования формальных и неформальных институтов. Но в нашей стране, начиная с середины ХIХ века и вплоть до конца 1950-х годов институты рассматривались в основном как «совокупность норм права, охватывающих круг общественных отношений»[4]. Интерес к изучению институтов в СССР проявился в 1960-е годы в связи с формированием в тот период советской социологии. Объектом же научного изучения отечественных экономистов институты стали лишь в 1990-е годы[5].

Полагаем, тем не менее, что данный метод вполне может быть применен в политологическом исследовании и позволяет получить значительное научное приращение по отношению к традиционному пониманию структуры политической системы. Перенесение институционального метода анализа из сферы экономики в политику позволяет осмыслить институциональное устройство в масштабах всего общества, поскольку, как отмечает исследователь В.В. Радаев, институты образуют «...не жесткий каркас, а гибкую поддерживающую структуру, изменяющуюся под влиянием практического действия»[6].

Что же понимается под неформальными институтами? Обычно – общепринятые условности и этические кодексы поведения людей. Это – обычаи, не утвержденные правовым путем «законы», привычки или нормативные правила, которые являются результатом тесного сосуществования людей. Благодаря им люди довольно легко узнают, чего хотят от них окружающие, и хорошо понимают друг друга. Считается, что эти кодексы поведения формирует культура[7].

Под формальными институтами понимаются правила, созданные и поддерживаемые специально на то уполномоченными людьми (государственными чиновниками) и органами (например, правоохранительными и судебными органами[8]). В свою очередь, правила поведения делятся на наследуемые, естественно данные и приобретенные, передаваемые через культуру. Последние, в свою очередь, делятся на личные и социальные, а социальные правила – на неформальные (закрепленные традициями, обычаями и т.д.) и формальные (закрепленные в правовых нормах). Наконец, формальные социальные правила включают «частное» и «общественное» (публичное) право[9].

Такая классификация (впрочем, как и любая другая), довольно полезна, поскольку помогает рассмотреть все многообразие правил в обществе. Однако, как и всякая схема, она не свободна от недостатков. Например, данная схема преимущественно отражает существующую структуру, а не процесс ее эволюции. Ограниченность этой схемы проявляется и в этом, что она не показывает взаимосвязь и взаимовлияние различных типов правил (а реальная жизнь действительно намного богаче этой схемы, так как правила постоянно изменяются, модифицируются, а не находятся в застывшем состоянии). К примеру, неформальные социальные нормы формализуются, закрепляются в праве; не подкрепленные же санкциями формальные правила трансформируются в неформальные[10] и т.д. Кроме того, ряд исследователей полагает, что «…сегодня модель доминирования неформальных практик в госуправлении сменяется моделью неравного двойного действия, при которой формальные и неформальные практики сосуществуют одновременно и дополняют друг друга»[11].

Достаточно обстоятельно, на наш взгляд, сформулировал проблему влияния на социум различных правил профессор А.А. Аузан: «На развитие страны сильнее всего влияют правила, которые действуют в стране, а именно власть закона, риск экспроприации, угроза дефолта и несоблюдение правительством своих контрактных обязательств, уровень коррупции, качество бюрократии»[12]. Он же полагает, что в рамках институционализма приоритет отдается, прежде всего, надконституционным (т.е. неформальным) правилам, которые сильнее формальных[13]. Причина такого положения достаточно проста: неформальные правила никогда не меняются скачкообразно, их можно изменить только очень медленно. Формальные же правила, наоборот, меняются только скачками, которые могут быть резкими (например, во время революции и в послереволюционный период), когда существенно или даже кардинальным образом меняются даже конституционные правила.

В то же время диссертант я пришел к выводу о весьма высокой степени полезности данной схемы для исследования институциональной структуры современной политической системы, постоянно находящейся в процессе трансформации. Вообще, стремление к изменениям и переменам выражает суть человеческой природы. Неслучайно еще И. Кант отмечал, что разум человеческий так склонен к созиданию, что много раз возводил башню, а потом сносил ее, чтобы посмотреть, крепко ли лежит фундамент[14]. Применительно, к отечественной действительности, стоит отметить, что, например, в России после 2000 года была предпринята попытка изменить практически всё: механизмы выборности власти, электоральное законодательство, систему обеспечения национальной безопасности, представительство силовиков во власти и т.д. Полагаю, что нет смысла перечислять и далее реальные и потенциальные изменения, поскольку для высшей/политической власти стремление изменять «правила игры» и институты и предпринимать практические действия по их изменению – абсолютно естественно. А политические изменения – это появление новых элементов, характеристик политической жизни и политической системы в результате взаимодействия акторов политического процесса[15].

Конечно, отдельные политические изменения взаимосвязаны друг с другом и приводят к рождению новых политических институтов (как отмечает профессор Р.Ф. Матвеев «постоянное движение есть специфическая характеристика любой общественно-политической системы»[16]). Крупные же качественные изменения в политической сфере приводят к политическому развитию. И хотя различие между политическими изменениями и политическим развитием довольно условно, тем не менее, очевидно, что во втором случае происходят крупные качественные изменения: накопление количественных изменений приводит к появлению нового качества. При этом считается, что характер политических изменений в значительной мере предопределен политико-экономическим циклом, границами которого являются выборы[17] (по всей видимости, с этим можно согласиться только применительно к демократическим политическим системам).

Кроме того, учтем тот факт, что политическая система имеет свойство к воспроизводству своей институциональной структуры определенного типа[18]. Из осознания повторяемости, цикличности политического процесса и, соответственно, свойств и институтов политсистемы, видимо, проистекают негативные настроения в обществе, апокалипсические пророчества, конформизм, нигилизм и т.п. отрицательные социальные явления. «Трагизм нашей эпохи состоит в том, – писал, например, известный отечественный философ и социолог А.А. Зиновьев, – что в качестве разумных мер преодоления зол современной жизни навязываются такие, которые в реальном исполнении порождают новое зло и усиливают некоторые из прошлых зол, придавая им лишь новые формы. Люди не имеют сил изменить общее направление эволюции общества»[19].

К примеру, в России при заселении новых территорий постоянно воспроизводилась социальная структура империи, ее уклады, слои, страты и государственные институты[20]. Конечно, нужно подчеркнуть, что диссертант не склонен к пессимизму и негативным сценариям общественного развития. Однако объективность существования цикличности (как развития социума в целом, так и его политической системы определенного типа) подмечена давно и до сих разрабатывается немалым количеством ученых[21] (в рамках парадигмы цивилизационного существования, религии, культуры, хозяйственного уклада, географической среды, способа мышления и т.д.). Например, профессор В.Э. Багдасарян пишет, что еще в XIX веке была замечена устойчивая повторяемость в идеологическом смысле российских государей через одного, а доминанта западнических тенденций в политике одного неизменно сменялась почвенническим поворотом в последующем царствовании[22].

Фактически, эти два свойства политической системы (постоянная изменчивость и определенная «тяга» к устойчивому, периодически воспроизводимому соотношению формальных и неформальных институтов) объективно затрудняют ее изучение (во всяком случае, так может показаться на первый взгляд). Однако в этом есть немалое преимущество, поскольку одновременное изучение этих двух свойств политической системы позволяет обнаружить поистине огромное количество политических институтов, которые пока изучаются современной отечественной политической наукой либо фрагментарно, либо вообще не изучаются в рамках политической системы. Поэтому личную нацеленность на познание политической системы как совокупности большого количества, в первую очередь, неформальных институтов (а не органов власти и/или общества) можно считать рабочей научной гипотезой. Для этого, полагаем, следует проанализировать взаимосвязь между политической системой и т.н. общественным договором.

Известно, что под общественным договором обычно подразумевают исторически складывающийся тип взаимоотношений между обществом и государственной властью. В социумах, где гражданское общество оказалось сильнее, там возникла преимущественно горизонтальная схема общественного договора (т.е. «…общество просто распространило свое устройство на свои отношения с властью и на отношения предпринимательской деятельности с властью»[23]). Там же, где гражданское общество оказалось слабее, государство распространило свой принцип иерархии на отношения с экономикой и обществом. Понятно, что как таковой этот договор всегда носил и носит в настоящее время неформальный (неписаный) характер. Причем, указанный выбор разные социумы делали несколько столетий назад. А так называемые ошибки первоначального институционального выбора затем постоянно воспроизводятся, в первую очередь, потому, что нашли свое закрепление в многочисленных институтах политической системы общества.

Для дальнейшей детализации и прояснения своей позиции приведу несколько примеров из отечественной истории. Так, считается, что точка «неправильного» отечественного институционального выбора лежит примерно между XV – началом XVI веков. Тогда, из-за того, что в России по ряду причин практически не было коммунальных и купеческих республик, восстановление единого государства (после т.н. татаро-монгольского ига) реализовывалось достаточно парадоксально. Парадокс заключался в том, что в нашей стране земля никогда не была редкостью, а всегда человек был более редким, чем земельный ресурс[24]. Однако при восстановлении государственности был выбран вариант, предполагающий привязывание человека к земле. Сделать это можно было только силой государства и в результате возникли специфические явления российского вертикального контракта: крепостничество и самодержавие. Фактически до сих пор (то есть около пяти веков) вертикальный контракт в нашей стране укоренён в экономической и политической системах постоянно. А небольшие временные отклонения от него (то есть, попытки его изменить) лишь подтверждают правило циклической повторяемости отношений между обществом и властью (по сути, вертикального характера).

Так, в современной России день 4 ноября уже несколько лет является национальным праздником. А ведь в этот день в 1613 году состоялся Земский собор, восстановивший самодержавие и крепостничество (а не только подведший итоги гражданской войны). Аналогичная ситуация повторилась и в начале ХХ столетия, когда после, казалось бы, демократической революции, в России была воссоздана абсолютно недемократическая политическая система тоталитарного типа. Поэтому, пожалуй, следует согласиться с мнением профессора В.Э. Багдасаряна, считающего, что российская цивилизация обладает собственной традицией репродуцирования политической моносистемы[25] (в которой государство постоянно играет доминирующую и даже самодовлеющую роль). Конечно, небезосновательно профессор В.С. Полосин пишет о том, что «…каждый раз при всех потрясениях основ государственности монархия восстанавливалась под тем или иным маркировочным обозначением»[26].

Следовательно, можно сделать промежуточный вывод о том, что рассмотрение политической системы и ее структуры вне власти, вне активности в связи с властью, носит в значительной степени умозрительно-теоретический характер. Именно практическая политическая активность (более того, любая политическая активность) является составным элементом или институтом политической системы[27]. Как пишет польский политолог Л. Бальцерович, «…к политической системе относятся институты, непосредственно связанные с изменением и осуществлением власти в государстве»[28]. Также очевидно, что политическая система всегда хронологически многомерна. Это означает, что ни в одном обществе не существует политической системы в так называемом чистом виде[29]. Как социум в целом, так и его политическая система состоят из институтов, представляющих различные исторические эпохи (если некоторые из них пришли из далекого или близкого прошлого, то другие продолжают вырабатываться на наших глазах).

Кроме того, сразу же следует признать, что довольно четкую границу между общественно-политическими, социально-экономическими, собственно-политическими институтами провести крайне сложно. Например, как определить тип института экспроприации, если, например, профессор С.Г. Кордонский пишет в своей книге: «Общеизвестно, что социалистическое государство определило себя в самом начале своей истории как институт экспроприации. Оно последовательно экспроприировало имущество своих граждан, потом отношения между ними. В конечном счете экспроприации подверглась способность его граждан осознавать свое положение и действия»[30]? Скорее, институт экспроприации всего социума на определенном этапе исторического развития был полностью политическим (а что может быть экономического в решении сделать всю собственность в стране государственной?). Ведь далее он признает, что сочетание практики экспроприации (просто потому, что государство иначе существовать не могло) и идеологии, отрицающей эту практику и осуждающей ее с позиции т.н. «общечеловеческих ценностей», стало конституирующим признаком «Перестройки»[31].

Также достаточно сложно однозначно определить тип такого института, как «раздаток» (от слов – раздавать, раздать), о котором несколько научных трудов опубликовано О.Э. Бессоновой. Она полагает, что раздаток как институт в нашем обществе начал формироваться в IX веке и в своей теории раздатка пишет о раздаточной экономике и даже о раздаточном государстве применительно к России[32]. Кроме того, О.Э. Бессонова в прямую зависимость от раздатка как социально-политического института (поскольку изначально он был организован и поддерживался все это время государственной властью) ставит формирование в российском социуме еще нескольких институтов и, прежде всего, таких, как: 1) институты сдач и служебного труда; 2) административных жалоб и 3) общественно-служебной собственности[33].

Также довольно сложно классифицировать принадлежность к какой-либо сфере общественной жизни таких институтов, как «режим предпринимательства» (хотя, на первый взгляд, может показаться, что этот институт носит ярко выраженный экономический характер); «структура собственности»; «свобода слова»; «права человека»; «свобода прессы»; «обращения в Европейский суд по правам человека» и т.д. При этом следует заметить, что в некоторых научных трудах они называются «скорее политическими институтами»[34]. Поэтому, видимо, следует согласиться с мнением польского политолога Л. Бальцеровича о том, что провести четкую разделительную линию между политическими и экономическими институтами практически невозможно[35].

Данная многозначность оценки/трактовки того или иного социально-политического института позволяет в очередной раз поставить проблему эффективности государства в ситуации, когда в обществе отсутствует многообразная и разветвленная система политических институтов. Ведь в любом социуме (демократическом, авторитарном или же тоталитарном) время от времени случаются провалы (фиаско) государства – то есть случаи, когда государство (правительство) не в состоянии обеспечить эффективное распределение и использование общественных ресурсов[36]. Но тогда следует понять, чем вызвано состояние такого провала и что в данной ситуации в самом общем виде могут сделать политические институты. Для этого выделим несколько таких наиболее вероятных причин.

Во-первых, очевидно, что к провалам государства приводит ограниченность необходимой для принятия решений информации. Наличие же внутри государственного аппарата групп с особыми интересами может приводить (и исторический опыт показывает, что реально приводит) к значительному искажению даже имеющейся информации. Например, как отмечает в своей диссертации исследователь М.М. Молодцов «…для того, чтобы иметь более или менее объективное представление о состоянии дел в стране, ЦК КПСС был вынужден создать свою собственную, закрытую систему сбора и обработки информации, использующую главным образом источники Комитета государственной безопасности СССР»[37]. И в этих условиях различные политические институты (действующие в рамках политической системы) являются идеальным каналом доведения самыми различными способами социально значимой информации до политического руководства государства.

Во-вторых, сам по себе политический процесс ни в одной стране никогда не являлся и не является в настоящее время совершенным. Его всегда характеризуют лоббизм, та или иная степень коррупции, манипулирование голосами на выборах, рациональное неведение и т.д. Поэтому я не согласен с некоторыми специалистами и государственными деятелями, утверждающими перспективность для нашей страны (как, впрочем, для любой иной) необходимости упрощения политической системы (в этом случае, идеалом обычно считается политическая система созданная в нашей стране И.В. Сталиным). Так, профессор А. Ципко, например, пишет, что «…для одних будущее России связано с гуманизацией, для других – с возвращением ко временам государственного стоицизма и жертвенности во имя «великих свершений»[38].

Я полагаю, что одна из основных проблем для современного социума заключается даже не в искусственности упрощения политического процесса (свойственного для некоторых социально-политических систем). Гораздо более важным является наличие (или отсутствие) стремления высшей и государственной власти решать проблемы и противоречия реального общества. Ведь очевидно, что если властные структуры не хотят решать имеющиеся реальные проблемы, то это либо приведет к социальному взрыву, либо власть будет вынуждена искать себе партнеров в лице влиятельных социальных групп и политических институтов (как написал об этом несколько лет назад профессор А.И. Соловьев – «искать для себя контрагентов»[39]), которые все-таки смогут те или иные проблемы разрешать[40].

В-третьих, к определенным провалам может приводить ограниченность контроля над бюрократией. Очевидно, что стремительный рост государственного аппарата создает все новые и новые проблемы в этой области (о проблемах контроля за бюрократией говорил, например, экс-президент России В.В. Путин в 2005 году в своем Послании Федеральному Собранию Российской Федерации). Кроме того, что количество чиновников растет практически во всех странах, основная проблема организации контроля за бюрократией заключается в том, что различаются несколько видов бюрократии, в которых осуществляется власть. Так, американский политолог А. Гоулднер выделяет представительную (опирающуюся, в частности, на знания и умения) и авторитарную[41] (применяющую для упорядочения своей власти различные санкции), которые различаются по стилю действий, а также формам и методам своей деятельности. Фактически, только в рамках развитой, то есть, сложно устроенной политической системы возможно обсуждение многочисленных социально значимых проблем (среди которых важными являются эффективность государственного управления и контроля над бюрократией).

В-четвертых, к провалам может приводить неспособность государства полностью предусмотреть и контролировать ближайшие и отдаленные последствия принятых им решений. Речь идет о том, что политические, социальные и экономические агенты часто воспринимают действия правительства отнюдь не так, как изначально предполагалось[42]. Их реакция сильно изменяет смысл и направленность предпринятых правительством акций (или законов, принятых парламентом). Следовательно, конечные результаты действий государства зависят не только, а нередко и не столько от него самого.

Таким образом, следует признать, что в рамках неоинституционализма прежнюю структуру политической системы необходимо дополнить целым комплексом неформальных институтов, без которых она не может функционировать в современном обществе. Так, авторы книги «Неформальная политическая коммуникация» среди таких институтов выделяют публичные политические дискуссии, политические скандалы, ложь и обман, а также политические слухи[43]. Кроме этого, например, профессор С.Г. Кордонский в своих книгах выделяет (применительно к России) такие неформальные политические институты как ресурсное государство, административный рынок, профессиональное и бытовое воровство, коррупцию, номенклатурную, теневую и криминальную приватизацию[44].

Изучив достаточно большое количество профильных научных источников, я предлагаю следующий вариант систематизации неформальных политических институтов. Это: институт голосования (выборы, референдумы; мафия; бюрократия; коррупция и политическая рента; политические традиции; группы интересов и лоббизм; политические клубы; политическая конкуренция; политические коалиции; политическое манипулирование; политический шантаж; логроллинг[45]; реальное разделение государственной власти; политическая элита; политическое лидерство (в том числе институт преемника); административный ресурс (возможно, административный рынок); институт экспроприации; давление инвесторов как форма влияния на государственную политику и «электронное правительство». Как видим, набор институтов оказался достаточно широк. Но все они обладают двумя основными качествами. Во-первых, они относятся к сфере политики, а, во-вторых, полностью (или в той или иной степени) не упорядочены в нормах права.

Иногда институты классифицируются по четырем базовым видам: устрашения (использование угроз, наказаний); активизации включенности (апелляция к нормам, приводящая к переоценке того, каким следует быть поведению в данной ситуации); приманивания (обещание позитивного подкрепления); убеждения[46] (попытка переструктурировать цели и установки объекта воздействия посредством пропаганды, аргументов, специальных или технических знаний). Кроме того, я знаком с весьма обстоятельной концепцией, в рамках которой предполагается, что все социально-политические институты в нашей стране либо являются традиционными, либо импортируются из других стран.

Так, группа экспертов под руководством академика В. Мау пришла к выводу о том, что все удачные реформы на постсоветском пространстве имели немало общих черт, среди которых они отмечали импорт вполне стандартного набора социальных институтов[47] (в первую очередь, это институты рыночной экономики и правового государства). По их мнению, именно за счет этих институтов «…обеспечивался выход на траекторию долговременного экономического роста за счет высокой устойчивости к политическим и экономическим шокам с высокой гибкостью, приспособляемостью к новым условиям хозяйствования»[48].

После изучения профильной литературы я пришел к выводу о том, что многие исследователи считают возможным выделить два основных типа политических систем в зависимости от типа преобладающих в ней институтов (традиционное и сервисное). Так, в традиционном обществе (в политической системе которого доминируют традиционные политические институты) социальное управление организовано в соответствии с решениями власти, основанной на силовом превосходстве правящей группы над всеми остальными. В этом обществе преобладает дискреционное (основанное на произвольных решениях носителей властных полномочий) регулирование. Более того, в принципе, следует признать, что лидер в традиционном обществе вправе менять традиции (например, как делал Петр I), но для реализации такого решения потребуется сила (ведь вся система взаимоотношений построена вдоль главной оси: сильный начальник, хозяин, слабый подчиненный; вспомогательная ось: свой – хороший, а чужой – плохой). Поэтому подражание чужому (например, импорт институтов) требует для легитимации демонстрации мощной силы и готовности к решительному использованию масштабного насилия.

Но даже и при этом все же остается нерешенным вопрос: где найти новые институты (Петр I, как известно, специально для этого ездил в Голландию). Конечно, на наш взгляд, новые институты могут появиться в традиционном обществе только в результате заимствования из тех стран, которые ранее уже вышли из традиционного состояния. При этом вполне очевидно, что в традиционных обществах политическая поддержка в виде позитивного общественного мнения институциональным преобразованиям не нужна, поскольку все изменения вводятся, как правило, первым лицом государства и обеспечиваются административным ресурсом.

Что же касается т.н. «сервисного государства», то оно может быть реализовано лишь в тех странах, где государственная власть еще до компьютеризации и Интернета уже была преимущественно сервисной, то есть, ограниченной и в обязанностях, и в правах. Именно в этих странах результаты выборов (позитивное общественное мнение) являются показателем спроса на институты, поскольку в них предпочтения избирателей довольно значимо влияют на тип и особенности формирования институциональной структуры[49]. То есть, во всех исследованиях на тему становления в социуме новой институциональной структуры речь должна идти об объективной необходимости формирования политической поддержки (иногда пишут о т.н. «политической подушке»).

Я считаю возможным согласиться с выводом группы отечественных экспертов, которые под руководством В. Мау заявляют о том, что в странах, осуществивших успешный переход к т.н. открытой политической системе, спрос на классические институты открытого общества существенно выше, чем в странах, не сумевших выйти из постреволюционной рецессии и построить основы подобных институтов[50] (в первую очередь, обеспечение гарантий базовых прав и свобод, прав собственности и выполнения обязательств). Полагаю, что вполне очевидна прямая связь между развитием политических институтов и демократическим характером политической системы общества. При этом под демократией мною понимается правовой институт, когда к власти приходят путем регулярных, свободных и честных выборов (в основе которых лежит принцип: один человек – один голос).

Ее сущность заключается в возможности систематической, легальной и не применяющей насилия борьбы за власть, а значит, и в возможности мирного лишения политической власти тех, у кого она находится в данный момент и кто не оправдал кредит доверия. Как отмечает польский политолог Л. Бальцерович, такая процедурная дефиниция демократии (предложенная американским экономистом австрийского происхождения Й. Шумпетером) в настоящее время признается большинством политологов[51]. Конечно, сама по себе процедурность, как критерий оценки эффективности понимания и реализации демократии, на наш взгляд, вытекает из признания того факта, что в больших сообществах демократия не может быть прямой (поскольку в реальности она может быть только представительной).

При этом тирания (тоталитарный режим) определяется американским политологом Д.С. Фишкином как модель политики, которая навязывает суровые ограничения, в то время как существует и альтернативная политика, которая никого не подвергает подобным лишениям»[52]. Я хочу обратить особое внимание не на существование альтернатив (поскольку это, в принципе, не вызывает особых замечаний) развития политической системы, а на довольно большое количество ограничений, при которых политической системе (в условиях авторитаризма и тоталитаризма), полагаем, в принципе не нужны новые институты, более того, не нужно вообще политическое развитие как таковое. По всей видимости, недемократические политические системы – это, по определению, такие системы, в которых переход политической власти от одного субъекта к другому основан на иных механизмах, чем регулярные и свободные выборы. В конечном варианте, например, это могут быть: преемственное наследование, государственный переворот, административная «торговля» в лоне монополистически правящей партии и т.д.

Я при этом не ставил себе целью критиковать российскую действительность. Дело в том, пишут, например, в своей книге В.В. Цыганов, В.А. Бородин и Г.Б. Шишкин, что по объективным и субъективным причинам современное общество все в большей степени утрачивает способность к самоорганизации[53]. Это приводит к тому, полагают указанные авторы, что контроль эволюции и развития общества концентрируется в руках относительно узкого круга лиц. Некоторые из них (эксперты, консультанты, референты и помощники) не несут ответственности перед обществом за принимаемые судьбоносные решения. Более того, это общая тенденция развития любого современного социума. Но если в условиях демократии политическому лидеру есть с кем разделить ответственность за счет довольно разветвленной системы политических институтов, то при иных политических режимах лидер окружен многочисленными представителями бюрократии, как правило, пассивными в политическом смысле.

Поэтому не только политическую власть, но и собственность такие режимы «…передавали и продолжают передавать представителям власти – бюрократам, которые в принципе не могут быть эффективными собственниками»[54]. При этом, как пишет Л. Бальцерович, некоторые недемократии, например, в бывших социалистических странах, проводили выборы, преследовавшие лишь одну цель – добиться подтверждения заранее принятых решений и являлись своеобразным мерилом дисциплинированности общества[55].

Еще одна типологизация политических систем связана с типом цивилизации. Так, исследователи С.Д. Валентей и Л.И. Нестеров выделяют два базовых типа цивилизации: общинный и гражданский[56]. Предпосылкой возникновения общинного типа цивилизации была родоплеменная организация, при которой интересы племени всегда стояли выше интересов индивида. В это время шел постоянный поиск механизмов, позволяющих сочетать интересы зарождающегося «общества» и «интересы» природы. В последствии основную форму этого сочетания определил важнейший ограничитель, ибо развитие общества могло базироваться лишь на использовании (естественном потреблении) веществ природы.

Важным следствием же названного ограничителя выступили два результата. Во-первых, в целях самосохранения индивиды должны были объединяться в племена. Во-вторых, эти племена должны были поддерживать оптимальный оптимум взаимоотношений людей с природой. А потому в условиях, когда все было направлено на самосохранение человечества как биологического вида, категория «свобода воли» уже не котировалась. То есть, интересы одного индивида были практически полностью подчинены интересам всех.

При переходе же от родоплеменных (характерных для первобытных охотников и собирателей даров природы) отношений к отношениям общинным (свойственным оседлым землевладельцам) ни одна из вышеназванных особенностей, отмечают исследователи С.Д. Валентей и Л.И. Нестеров, не была преодолена[57]. Подчиненное положение человека было окончательно закреплено, а поддержание определенного оптимума населения продолжало сохранять свою значимость[58]. Земледелие, позволившее в дальнейшем перейти к оседлости, придало прежней зависимости общества и человека от природы новые формы, но не новое содержание. Развитие цивилизации было ограничено весьма жесткими рамками, поскольку теперь приходилось ограничивать численность населения племен еще и в распределении поселений[59].

При этом институт общины был дополнен институтом семьи, и вместе они способствовали появлению третьего важного института – этнического типа государственности (в которой объединение индивидов происходило уже исключительно по этническому принципу). В дальнейшем эта триада выступила институциональной основой общинной цивилизации, имеющей три базовых особенности:

• Поиск некой «гармонии» в отношениях между обществом, природой и человеком через попытку «подключения» к природным системам, а не через их жесткое подавление.
• Безусловное подчинение человека интересам своей семьи, общины и «касты» (что часто было фактически равнозначно), а также государства.
• Формирование особого типа отношений собственности, в рамках которого индивид практически никогда не выступал собственником. Это обеспечивало органическое единство семейной, общинной и государственной форм собственности.

Упомянутые особенности затем были дополнены т.н. аграрной революцией, значительно повысившей производительность труда и приведшей к появлению городов. Однако даже первые города были преимущественно объединениями общинников. Так, К. Маркс писал: «История классической древности – это история городов, но городов, основанных на земельной собственности и на земледелии»[60]. Иными словами, земельная собственность воспроизводилась и в городах, и в сельских поселениях, что способствовало укреплению позиций государств этнического типа.

Другой тип цивилизации, названный С.Д. Валентеем и Л.И. Нестеровым гражданским, формируется примерно в XVI столетии на базе территориальных общностей и локальных цивилизаций, исповедовавших отношения, фундамент которых был заложен еще в Древней Греции[61]. Эти общности характеризовались несколькими базовыми особенностями, отличавшими их от цивилизации общинного типа. Кратко перечислим их:

• Наряду с признанием силы, оказывающей реальное воздействие на общество и человека, в социуме постоянно осуществлялся поиск способов самоорганизации, при которых развитие бы пошло по пути приспособления природы к потребностям общества и человека посредством ее эксплуатации.
• Для эллинов и их последователей главной ценностью была свобода граждан, реализуемая через систему демократических институтов.
• Развитие локальных цивилизаций эллинов опиралось на институт личной собственности, что способствовало росту значимости в общественном развитии интересов граждан-горожан.

При этом нетрудно заметить, что главные черты т.н. эллинизма не соответствуют социокультурным элементам цивилизации общинного типа. Такие социально-политические институты, как свобода граждан, личная собственность, демократия не должны были формироваться в рамках материально-экономической базы, которую предлагала аграрная революция. Поэтому учеными делается вывод о наличии серьезного противоречия – поскольку т.н. эллинская цивилизация должна была раствориться в массе общинных локальных и региональных цивилизаций[62]. Этому процессу в относительно длительной перспективе не могли помешать даже геодемографический фактор (изолированность цивилизаций друг от друга) и довольно низкий уровень развития производительных сил (в Греции и Риме он был явно выше, чем в окружавших их цивилизациях).

Однако эта эллинская цивилизация все же устояла. По всей видимости, этому способствовал третий фактор, поскольку был найден некий компенсационный механизм, способный в условиях исключительного господства одной линии общественного развития (общинной) обеспечить воспроизводство общественных институтов, интересов и потребностей иной (гражданской) линии развития[63]. Сочетание института личной собственности и рабовладения требовало формирования соответствующих властных структур и системы управления. В результате, как известно, возник институт демократии, развивавшийся в рамках трехуровневой структуры социальной организации общества: «граждане–неграждане–рабы» (хотя эта схема мною сознательно упрощена, но в целом она верно отражает суть происходившего в то время процесса). Пространственной базой развития этой структуры были города-республики, социальной основой которых служили гражданские отношения, а формой государственного устройства – этнический тип государства.

Отмеченные мною моменты, конечно, были тесно взаимосвязаны между собой. Так, в структуре «граждане–неграждане–рабы» собственно граждане составляли меньшинство, что значительно снижало опасность размывания эллинизма инородными культурами. Для решения этой задачи требовалась особая организационная форма, которую в последующем и обеспечивали города-республики. Именно они были своеобразными ойкуменами, а все остальное – провинциями, колониями, использующимися для развития городов-республик. Понятно, что государственная власть защищала только интересы демоса, в том числе и права личной собственности. При этом относительно немногочисленный демос постоянно консолидировался для защиты себя и власти либо через непосредственное городское управление, либо через парламентскую форму государственной власти[64].

Со временем, полагаю, стало ясно, что для самосохранения эллинизма потребовался иной, отличный от этнического, тип государственности. Его основу составил особый, гражданский тип «этноса», базисом которого послужил не родоплеменной фактор, а гражданская принадлежность. Итогом же взаимоналожения социокультурной и материально-экономической составляющих цивилизации гражданского типа выступили:

• Не только ориентация, но и реальная возможность безграничной эксплуатации природы.
• Институт частной собственности.
• Урбанизация.
• Развитая форма демократии.
• Гражданское общество.
• Национальный тип государственности.

Последние три института способствовали примерно 350 лет назад началу расцвета цивилизации гражданского типа. Именно эти институты стали доминирующими в развитии социумов. При этом любые проявления этнического самосознания, выходящие за рамки гражданской цивилизации, вызывали ответные контрмеры. Основная же причина этого заключалась в том, что подобные проявления воспринимались как реальная угроза нации, национальной государственности и национальному экономическому интересу.

Сделаем выводы.

Развитие институциальной структуры политической системы современного общества зависит от цивилизационного типа конкретного социума. Если социум принадлежит к т.н. гражданской цивилизации, то в нем такая потребность существует имманентно. И наоборот, такая потребность в принципе отсутствует в социумах т.н. общинной цивилизации. Определение типа цивилизационной принадлежности того или иного социума позволяет исследователю как минимум определить наличие или же отсутствие объективной потребности в усложнении системы институтов управления обществом.

При этом политическая система гражданского типа имманентно ориентирована не только на развитие политических институтов (вначале, имеющих неформальный характер), но и на их скорейшую формализацию в рамках права. Такая политическая система устроена гораздо сложнее и развивается, как правило, более динамично.

Политической системе социума общинного типа вполне достаточно т.н. формальных институтов (государство, политические партии, общественные организации т.п.). Более того, на практике такая политическая система постоянно стремится к упрощению своей структуры. При этом заимствованные или самостоятельно и стихийно возникающие новые (как правило, неформальные политические институты) либо отторгаются такой системой, либо подавляются государственным аппаратом (стоящим на страже общей собственности и типа государственности). В этом аспекте можно признать, что социумы общинного типа и их политические системы объективно не имеют долговременной основы для своего политического развития. А так называемые демократические институты могут такими социумами только заимствоваться и, как правило, не приживаются на национальной почве.

Разветвленная институциональная структура политической системы помогает социуму преодолевать объективно происходящие провалы государства. К таким провалам могут приводить: ограниченность необходимой для принятия решений информации; несовершенство политического процесса и ограниченность возможностей контроля бюрократии, а также неспособность государства полностью предусмотреть и контролировать ближайшие и отдаленные последствия принятых им решений.