LiveJournal.com

Кому она нужна, эта демократия?
(заочный спор с солдатом Джеймсом из морской пехоты)

Прежде чем разбирать статью Джеймса «Демонтаж демократии» (о России и Венесуэле), я поставлю вопрос так: а зачем вообще нужны демократические свободы, права личности и тому подобные вещи? Джеймс считает их априорной ценностью, а что думает народ?

Вопрос кажется еретическим, но все-таки: если бы недемократичный общественный строй мог обеспечить народу безопасность, материальное благосостояние, качественный быт и охрану здоровья, доступное образование, комфортные условия труда и отдыха?
Какая доля жителей согласилась бы купить это ценой отказа от демократических прав и личных свобод в сфере экономики, политики, мировоззрения (религии) и информации?


Да, есть стереотипный, проверенный историческим опытом, ответ: невозможно купить благополучие ценой свободы. Но задумайтесь: а если было бы можно – что тогда?
Есть все основания полагать, что подавляющее большинство жителей любой страны с радостью бы воспользовались такой возможностью. И, в общем, это были бы разумно. Ведь демократические институты – это не фетиши, а инструменты для достижения того самого благополучия, комфорта, безопасности. Если другие инструменты (к примеру, авторитарные) были бы более эффективны в этом смысле, то какой смысл в демократии?

Какой смысл гражданам какого-нибудь нефтяного эмирата свергать монархию, если им и так хорошо? Правящая династия с самого рождения платит им внушительную пенсию за счет выручки от экспорта, завтра (когда нефть кончится) будет платить из дивидендов от акций западных компаний, куда сегодня вкладывается часть экспортных сверхприбылей.
Фактически мы наблюдаем в таких эмиратах политическую стабильность и популярность правящего авторитарного режима. Граждане могли бы повысить свое благосостояние, сместив правящую династию и поделив ее доходы между собой, но риск потери уже имеющихся высоких доходов делает такое решение непривлекательным для граждан.
По той же причине в богатых демократических странах граждане не торопятся смещать правительства, совершающие массу неэффективных расходов. От добра добра не ищут.

Можно с уверенностью утверждать, что если бы коммунистические режимы сумели обеспечить эффективность экономики хотя бы 70% от достигнутой на Западе, то их стабильность была бы не ниже, чем у монархических режимов в нефтяных эмиратах.
Никакая демократическая оппозиция не получила бы общественной поддержки. Если правящая компартия обеспечивает всем гражданам безопасность и комфорт, то какой смысл бороться за право ругать ее или менять ее на другую посредством выборов?
Тем более, у коммунистической системы есть в глазах народа огромное преимущество перед буржуазной: коммунистический режим снимает с гражданина ответственность за принятие решений. Гражданин еще не родился, а режим уже заботится о нем, обеспечивая будущей маме оплачиваемый отпуск, консультации и медицинское наблюдение. Режим обеспечивает ясли, детский сад, школу, специальное или высшее образование (все это - бесплатно), а затем – распределение на предприятие с гарантированной оплатой труда, отпуском, бесплатными путевками, спортивными и творческими клубами. Молодые люди решили создать семью – получите бесплатно комфортабельную квартиру. Пожилым людям обеспечена высокая пенсия и знаки общественного уважения. И так далее.

Допустим, какие-то граждане решат создать тайное общество против такого режима за свободу и демократию. Через непродолжительное время к ним явится госбезопасность и скажет: «Что это вы такое затеяли? За капитализм агитируете? А почему в тайне? Давайте открыто, на теледебатах, чтобы все видели!». И бесплатно организуют теледебаты, на которых обнаруживается, что 90% населения поддерживают режим, ни демократия, ни свобода предпринимательства им не нужна. Причем никаких подтасовок – все так и есть.
И дело не в плохой информированности граждан, а наоборот, в их разумной самооценке. 90% граждан обоснованно полагают, что в случае свободы и демократии, они должны будут сами принимать решения, сами отвечать за свои ошибки, и сами расхлебывать неудачи, а шансов стать богаче у них будет намного меньше, чем шансов стать беднее.
Спрашивается: нужна им такая игра в рулетку? Понятно, что не нужна.

Отсюда понятно, почему идеи коммунизма до сих пор пользуются такой высокой популярностью в мире. Хотя ни одному коммунистическому режиму не удалось построить такое несвободное, но социально-гуманное общество, мечта о нем крайне привлекательна для среднего гражданина, и это – объективный социальный фактор.

По некоторым психологическим причинам, эффективность труда в коммунистической экономике оказывалась не в полтора раза, а в несколько раз ниже, чем в обществе с частной собственностью и относительно свободным предпринимательством. Возникал тотальный дефицит товаров народного потребления и спецраспределители для элиты. Режим превращался в номенклатурный. Материальное неравенство и низкий уровень вызывали массовое недовольство и саботаж. Госбезопасность начинала репрессии, недовольство переходило в ненависть. Затем - политический кризис и падение режима.

Самое интересное происходило дальше. В ходе народной борьбы с коммунистическим не, буржуазная демократия приобретала в общественном сознании черты сказочного царства всеобщего изобилия. Но едва коммунистический режим рушился, как граждане сталкивались с суровой реальностью зарождающегося капитализма: жесткой экономической конфронтацией на всех уровнях – личном, групповом, корпоративном. К этому были психологически готовы лишь несколько процентов жителей – в основном, члены номенклатуры и организованных криминальных сообществ. Они делили наследство режима, а для остальных свобода становилась пустотой в карманах.

Популярность демократических свобод и экономического либерализма падала ниже критической отметки. Коммунистический режим уже воспринимается большинством населения, как светлое прошлое. Население в массовом порядке начинает искать лидера, который вернет общинную систему коммунистической раздаточной экономики – и этот лидер обязательно находится. Он отменяет свободу и демократию, возвращает общинный уклад и госбезопасность, отбирает собственность у «буржуев» и… распределяет среди своего клана, становящегося обыкновенным средневековым классом феодалов. Наиболее сообразительная и активная часть общества предпринимает слабые попытки оказать сопротивление и остаться хотя бы в раннем капитализме – но не тут-то было, права и свободы уже отменены, а реставрированная госбезопасность не дремлет. Страна проваливается лет на 200 в феодальное прошлое и застревает в нем, как муха в янтаре.

Получившийся феодальный режим популярен в обществе до тех пор, пока он может обеспечить большинству населения физическую сытость и товары первой необходимости. Если наличие экспортируемых природных ресурсов позволяет обеспечить это, даже при близкой к нулю производительности труда, такому режиму не угрожает ничего, кроме внутренних распрей в феодальном клане. Население в своей массе политически пассивно, если только деградация экономики не поставит его на грань физического выживания.
Рано или поздно так и происходит, но разговор сейчас не об этом, а о статье Джеймса.

Он пишет: «Сложно представить себе, чтобы народ, освободившийся от ига тирании и воспринявший демократию, позволил своему правительству вернуться к подавлению прав личности. Но тревожная тенденция XXI века такова, что именно это мы наблюдаем в Венесуэле и России. Что так снижает чувствительность людей к демократическим свободам, что они не делают ничего для того, чтобы предотвратить возврат к цепям тирании?» - и так отвечает на свой вопрос: «Ключом для демонтажа двигателя демократии является харизматический самовлюбленный лидер с 'плохим' мировоззрением».

Как я показал выше, дело совсем не в демонической харизме какого-то лидера, а в свойствах общества, которое на протяжении нескольких поколений существовало в условиях коммунистической экономики, и сформировало некоторые стереотипы экономического поведения, ориентированные на коммунистический образ жизни. В привычном Джеймсу развитом социал-буржуазном обществе априорной ценностью (ключевой мифологемой) является триада: демократия – свобода предпринимательства – права личности. Для раннего посткоммунистического общества такой ценностью является другая триада: сильная власть – справедливое распределение – стабильность общины.
Более лаконично (по графу Уварову): самодержавие – православие – соборность.
Вот эти общинно-феодальные ценности и использует режим Путина.

Говоря о значении запасов нефти в стабилизации нового феодального режима, Джеймс ошибочно исходит из того, что «эти деньги (нефтедоллары) используются в качестве разнообразных стимулов для того, чтобы 'купить' молчание общества». Далее там же:
«Удовлетворение текущих потребностей людей отвлекает их от критики сомнительных долгосрочных целей их правительств».

Но, как было показано выше, удовлетворение текущих потребностей людей является не отвлекающим фактором, а единственно-важным. Власти нет резона покупать молчание общества. Пока феодальное общество сыто – оно и так молчит, а «долгосрочные цели правительства» являются для такого общества недоступной политической абстракцией. Оно вообще не может их критиковать, поскольку не понимает, что эти слова значат.

Надо отдать должное Джеймсу, в середине статьи он почти что докопался до сути дела:
«В 1981 г. автор был одним из тех, кто стремился помочь 18-летнему советскому солдату, бежавшему из Афганистана, приспособиться к жизни в Соединенных Штатах. Оказавшись не в силах приспособиться, он предпочел вернуться в Советский Союз, где позже его расстреляли. Как это ни прискорбно, оказалось, что пользоваться многочисленными свободами, даваемыми демократией, слишком тяжело. Он вышел из среды, в которой ключевые решения принимались за него и оказался попросту не готов к демократии».

Нет бы автору приложить еще одно небольшое усилие и додумать эту мысль до логического завершения, перенеся свойства среднего выходца из коммунистического общества на большинство населения этого общества. Но – не получилось, и Джеймс заканчивает статью так: «Глядя на то, как легко народы Венесуэлы и России соглашаются на демонтаж демократии в своих странах, можно тоже прийти к заключению, что они просто не готовы». Это все равно, что сказать: я не понимаю.

Мне представляется, что главная философская ошибка Джеймса в том, что он не смог отвлечься от мифа о самоценности демократических свобод. Если бы он рассмотрел их, объективно, как инструментальные приемы достижения социально-экономического благополучия, ему было бы гораздо проще сделать правильные выводы из наблюдаемых политических феноменов. Общество, в котором живет Джеймс, не подвержено риску неофеодализации (путинизации) отнюдь не из-за свободолюбия и индивидуальной политической сознательности своих граждан. У североамериканцев, как и у западных европейцев, со свободолюбием и политграмотностью все не особо здорово – будь иначе, их бездарные политические элиты этих стран давно были бы отстранены от власти.
Западному обществу повезло в другом: оно не знало испытало на себе инструментальный метод организации, альтернативный частной собственности. В нем нет огромной массы людей, знающих на собственном опыте, как это удобно и комфортно ничего не решать и ни за какой выбор не отвечать, ежедневно ощущая на себе заботу тоталитарной системы.

Ведущий научный сотрудник Левада-центра Борис Дубин, комментируя 26.11.2007 предвыборные опросы, отметил: абсолютное большинство людей не верят в честность выборов, не понимают, зачем эти выборы, им «не интересно, как пройдут выборы, как идут дебаты и идут ли они вообще. Люди не видят связи между этими выборами и изменениями в их собственной жизни, и они же собираются придти и проголосовать за несомненного победителя… У меня ощущение, что я в 79-м году».

Последнее замечание очень хорошо показывает суть дела. В брежневском СССР тоже были выборы из одного кандидата. И, несмотря на полную бессмысленность этой процедуры и отсутствие санкций за неявку, большинство людей на эти выборы шли.
Точно также люди придут и на бессмысленные выборы 2 ноября 2007. Джеймсу трудно понять ностальгию по КПСС, которая пусть кое-как, но заботилась о каждом человеке.

Все жители республик бывшего СССР и части стран бывшего Восточного блока, родившиеся до 1970, имеют такой опыт экономического инфантилизма. В России, где этот фактор наиболее силен, люди с легкостью признают «общенациональным папой» любого политика, который громогласно заявит о своих патерналистских планах в отношении народа. Так птенцы некоторых видов признают «мамой» первый попавшийся на глаза предмет, сходный с взрослой женской особью птицы (например, деревянный муляж).

Конечно, Джеймс, имея личный опыт работы в Кувейте, Ираке и Вьетнаме мог бы заметить эту особую тягу к патернализму у всех отсталых феодальных общин, но, видимо, наличие собственных мифологем мешает понять чужие мифологемы. Вот так и возникают расхожие басни о загадочной русской (венесуэльской, иранской, руандийской) душе…

---------------------
Исходный материал:
James G. Zumwalt, Dismantling democracy, The Washington Times, Nov, 25.2007
http://www.washingtontimes.com/article/20071125/COMMENTARY/111250011/1012
перевод: ИноСМИ: Джеймс Дж. Цумволт. Демонтаж демократии, 26.11.2007
http://www.inosmi.ru/translation/238032.html
Джеймс Цумволт - ветеран морской пехоты, участник вьетнамской кампании 1965- 73 и войны в Персидском заливе 1990-91, внештатный автор WT